Подходит ближе, — видит, чай варят какие-то вооруженные люди, едят мясо, одеты во что попало. Кто в военном, а кто и в сермяжном.
— Они, они, — думает Ларька и чувствует в теле холодок…
Подходит ближе той знаменитой утиной походкой, которою ходил он у беляков на станции.
— Здоро-о-во живите, — чистым сибирским жаргоном лупит Ларька.
— Здравствуй, нос красный! — встречает он ответ.
— Ты чего тут бродишь? — спрашивает один большущий рыжий.
— Коо ты гооришь? — ротозеевато спрашивает «Фомка» едва шлепая губами.
— Чего, мол, шаришься тут?
— Да я коевадни кобылешку игрениньку потерял, ишшу, бегаю. Все забоки обегал. С пашни убежала, худым ее летным.
— Ты откуда сам-то?
— Я то? Из Коробихи.
Коробиха это было становище бандитов, где жители охотно якшались с ними Люди там были все богатые, гнусевшие на советскую власть. Ларька это знал и выставил Коробиху, как козырь.
— А-а! — обрадовались люди, сидевшие у костра. Ларька не сомневался, что это бандиты.
— А ты, случаем, не врешь, не коммунар ты? — пытает рыжий, которого в уме Ларька назвал Гришкой Чайкиным, судя по его волчьему взгляду исподлобья да нехорошей усмешке.
— Ко-оты говоришь? — тяжело ворочает языком «Фомка».
— Не коммунар ты, говорю? — повторяет рыжий.
— Нет, я руской, из сибиряков, — брякает «Фомка».
Так и покатились по траве от смеху бандиты.
А «Фомка» хлопает себе глазами да одно — швыркает носом.
Рожа же ни на минуту не заставляет сомневаться в искренности выражения.
— Как же ты найдешь лошадь, такой растяпа?
— Не найду, — домой не обрачуся. У меня мать за другим уж… Отчим убьет, как не найду, а мне што хозяйство наблюдать.
— Оставайся у нас коней караулить.
— Я сколь дадите? — расплылся улыбкой «Фомка».
— Семь ден на неделю, — спать на себя.
Загоготали бандиты.
— Дешево этак, — раздумчиво покачал головой «Фомка».
— Дороже не стоишь: рот полый, как скворешник.
Снова взрыв хохота.
«Фомка» сел на землю и, как собачка, жадно следит за каждым куском, отправляемым в рот бандитов.
— Лопать хошь? — спрашивают бандиты и садят «Фомку» чай пить, мясо дают ему.
Чай наливал какой-то щупленький, веснушчатый паренек. На нем была потрепанная английская гимнастерка, вся облитая чем-то жирным. Вероятно, он всегда был у бандитов за кашевара. Все называли его Илюхой.
— Ешь мясо, когда взаправду у нас остаешься, — сказал какой-то остроносый с бородкой кольцами.
Ларька понял, что бандиты так и так не отпустят его от себя. Невыгодно им было его отпускать, нору свою выдавать тогда, как всюду искали их коммунистические отряды.
Понял также Ларька, что «Фомкой» он внушил бандитам доверие, как и тогда на станции, и учел это обстоятельство.