Я сразу же вспомнил о пожаре, который случился в кухонных помещениях: что было перед этим событием и все остальное.
– Странная манера изложения, не правда ли? Неожиданная для ребенка такого возраста. Вы заметили намеки на Лотреамона[40] и Рембо[41]: «Мерзкие страницы из моей записной книжки – проклятого»[42].
Я не ответил.
– Вы должны читать дальше, – снова заговорил Полифем. – Отрывок, отмеченный закладкой.
Вот уже два дня, как он вернулся. Левиафан. Будто отвратительная пиявка Мальдорора[43]. Я его больше не контролирую; впрочем, как бы я смог это сделать? Он остался прятаться в глубинах, расти и толстеть, зарываться в свою нору, чтобы еще больше увеличить свои силы дракона. Я почувствовал, как он движется к поверхности, будто… (нечитаемо). Я снова принялся за свои рисунки. Сперва рисовал Левиафана на больших листах белой бумаги; я хотел иметь его четкое изображение перед глазами, чтобы не пришлось вызывать его в своем воображении. Если б я только мог собрать все свои рисунки в книгу, это сделало бы его изображение более интересным и полным. А пока что вот приблизительная схема, которая его изображает.
За этим следовал рисунок карандашом, нечто вроде реалистично изображенного дракона: длинное чешуйчатое туловище и глотка, изрыгающая пламя.
Затем я нарисовал ту гостиницу в квартале Де-ля-Плен, где мы с мамой останавливались, когда мне было два года. Но сперва мне надо рассказать тот случай, иначе не будет никакой логической связи с книгой рисунков и писать о дальнейшем будет без толку. Логика – вот чего мне действительно не хватает и что иногда нужно, чтобы все шло своим порядком. Мы поехали в гости к Клер – маминой подруге, которая живет в Марселе. Не знаю почему, но мы не смогли у нее заночевать. Гостиница оказалась довольно жалкой, и я помню, что там были эмигранты, которые жили в комнатах наверху. Мы поселились на первом этаже, и комната не стоила тех денег, несмотря на то что была одной из самых «шикарных». Управляющего гостиницей я возненавидел с первого взгляда. Он был за стойкой. Он сделал маме сексистское замечание, это было очень неприятно. Мужчина не должен позволять себе такого по отношению к женщине. В том, как он смотрел на маму, было что-то непристойное. Я счел этого типа отвратительным… Он ходил в рубашке, совсем мокрой от пота; это было летом, ужасная жара, может быть, самая невыносимая, какую я только знал. Однажды днем я вернулся в гостиницу и, конечно, прошел мимо стойки. Я бросил на него взгляд; мне надо было посмотреть на него чуть дольше, чем его это устроило. Мама сказала мне как-то, что я должен стараться не смотреть на людей таким черным взглядом. Этот кретин поднял голову и спросил: «Что, сопляк, хочешь меня сфотографировать?»