В машине стало еще тише, от чего звуки дождя стали слышны особенно громко.
Она снова поерзала.
— Все еще хочешь взглянуть?
Я моргнул и кивнул, хотя одна мысль об этом пугала меня до чертиков.
Она медленно развязала узел на платье и спустила его с плеч, оставшись только в лифчике от бикини. Диагональный толстый шрам, идущий через всю ее грудь, был символом всего, в чем я ошибся. Красный и неровный, он выглядел так неуместно на безупречной коже ее груди и живота.
Я не мог оторвать от него глаз. Не мог.
— Леви.
Я сломал ее. Я все испортил.
В ушах раздавался стук сердца.
— Леви, — позвала она снова, и я осмелился встретиться с ней глазами. — Я в порядке.
— Мне так жаль.
Мой голос сорвался, а глаза снова опустились на шрам. Я ничего не мог с собой поделать и коснулся рукой ее кожи. Ладонь легла на центр ее груди, пальцы вытянулись вдоль рубца, по диагонали, и я почувствовал, как бьется ее сердце.
Она накрыла мою ладонь своей.
— Я в порядке.
Я взглянул на ее маленькую ладошку, накрывшую мою кисть. Внезапно меня переполнили эмоции, и я мягко выдернул руку из-под ее пальцев. Она отвела глаза и положила руку на дверную ручку, а затем, прикусив губу, снова на меня посмотрела.
— И я твоя, — тихо сказала она. — Даже если ты меня не хочешь. Я все еще твоя.
Она вышла из машины и скрылась в гостинице. Дождь все продолжал стучать в лобовое стекло.
Пикси
Я не жалела ни о чем.
Я так боялась показать Леви свой шрам, не желая напоминать ему о Черити, что упустила из виду, какое исцеляющее действие эта отметка может оказывать на меня. Может быть, мой шрам и ударил по Леви, но он поставил на место ту частичку моей души, которую я уже и не чаяла найти, частичку меня, которая отказывалась увидеть смерть Черити в глазах Леви, частичку меня, которая отрицала его боль.
И потому я не жалела.
И даже после, десять дней спустя, в течение которых Леви на меня не смотрел и не разговаривал со мной, я не жалела. Черити умерла. Я напугана. Леви измучен.
Вот как все было на самом деле, вот какой была правда.
Правдой дышать легче, чем ложью. Даже если она уродливее. Но я задыхалась в облаке отрицания, которым окружала себя все это время. Отрицание, плотное и сладкое, наполняло мои легкие целый год, пока не вырвалось на волю. Но правда... правда ясная и чистая. И да, исцеляться больно, так же, как и очищаться от сладкого дурмана, но через страдания стоит пройти, чтобы снова дышать полной грудью и начать новую жизнь.
Мои пальцы были измазаны черной краской, я отошла от небольшого холста, над которым работала все утро. Картина не была совершенна. Даже и близко нет. Просто серая мешанина с вкраплениями черного и белого в тех местах, где я хотела их видеть.