— Будь у меня такое жалованье, как у вас, я рассуждал бы точно так же, — сказал Хайнц Маттек.
Между тем студент появился снова. Ирена тотчас позаботилась о том, чтобы он опять попал за их стол.
— Мог бы черкнуть нам открытку, — сказала она, когда он пригласил всех отметить начало его работы, — но студенты все таковы.
Я по меньшей мере фунтов на сорок тяжелее его, подумала Марион, глядя на студента, сидевшего рядом, она впервые установила между ним и собой какую-то физическую связь. За это время она поняла, почему здесь без конца рассказывают не пристойности. От голода. Подобная работа начисто отключала в человеке духовное, оставляла только тело, так что и все прочее возникало в сознании лишь опосредованно, через тело. По утрам, когда она входила в метро, ее словно током ударяло: со всех сторон чужие тела, она чувствовала — даже не без удовольствия — прикосновения чужих бедер, спин, рук. А это уже было нечто большее, чем просто не отстраняться. Раз она даже позволила чьей-то руке пошарить по своему телу. И поняла, что ничего не имеет против. Ей было безразлично, кому принадлежала эта рука.
Еще за это время она узнала, что трое мужчин в их секции вовсе не так уж стойко держались в стороне, как могло показаться на первый взгляд. Кто из них, когда и с которой из тридцати собирался поработать отдельно на складе, не было теперь тайной и для нее. Перенасыщенный солеными шутками язык, на котором все они изъяснялись, как бы подчеркивал их общую принадлежность к некоему союзу. Они весело подмигивали друг другу.
Хотя у них и в самом деле ощущалась явная нехватка мужчин, на студента глаз никто не положил. И дело было даже не в том, что через неделю-другую его все равно след простынет. Шоферы бывали с ними и того меньше. И не в том было дело, что он учился в университете. С тех пор как складом стал заведовать доктор каких-то там наук, на стенке в уборной появилась надпись: "Все ученые-свиньи".
Студентом никто не пожелал заняться просто из-за его вида: казалось, будто он намеревается потащить одну из них вовсе не на склад, а к себе в студенческую каморку. А вот это было бы и впрямь безнравственно.
Конечно, сыграло свою роль и то, что он был на сорок фунтов легче ее, не говоря уже о разнице в возрасте. Он был такой худенький. Совершенно немыслимо, чтобы кто-нибудь из этих битюгов шоферов способен был вызвать в ней такие же эмоции, какие вызывали в ней узкие, обтянутые джинсами мальчишеские бедра и худые сутулые плечи студента. Именно его худоба и рождала в ней тайное желание хоть однажды попробовать не отдавать, но брать самой.