Лишь перед самым приходом Марион дети наконец-то шли на улицу и возвращались с таким видом, будто провели там весь день. Они нарочно создавали впечатление, будто им пришлось болтаться на улице с утра, дескать, чтобы лишний раз не обеспокоить его. При этом оба отлично знали, что из-за нечистой совести у него недостанет мужества сказать Марион, что они вытворяли на самом деле и следы чего он молча поспешил уничтожить. Ведь когда они наконец-то выкатывались, квартира была похожа на свинарник: повсюду бутылки из-под кока-колы, на полу конфетные обертки и бумажки от жевательной резинки.
Ему предложили стать водителем грузового такси — понятно, что речь шла о перевозках "левых" грузов. Марион не поверила своим ушам, услышав, что он согласился. Отказаться от места штамповщика, чтобы согласиться на такую вот дрянную работу. Выходит, они тогда обсуждали это весь вечер только ради того, чтобы теперь он дал согласие, даже не посоветовавшись с нею. Он обманул ее доверие, уничтожил последние крохи близости, а ведь после того вечера она вообразила, что эта близость еще существует. И дети теперь оказались полностью предоставлены сами себе. Безусловно, это тоже был один из способов убежать, вырваться из круга привычных обязанностей, снять с себя ответственность. Вот и исчезла последняя возможность спросить у него совета, обсудить с ним решение, которое она должна была принять в самое ближайшее время. И наконец где-то глубоко внутри у нее зародился страх: неужели он настолько опустился, что вынужден браться за такую работу, как эта, — работу по случаю.
С него тоже было довольно. Как бы он ни поступал, они все больше отдалялись друг от друга, и, когда он захлопнул за собой дверь и, не замечая подоспевшего лифта, бросился вниз по лестнице, он на миг пожалел себя; однако это продолжалось не долго, вскоре он чувствовал уже только огромное облегчение.
Они ездили в паре. На "мерседесе" грузоподъемностью в две с половиной тонны. То перевозили на новое место различные конторы, то доставляли какой-нибудь дедовский секретер в стиле бидермейер с набережной Фалькенштайнер, то освобождали от хлама квартиру после смерти ее престарелой владелицы.
Торговцам антиквариатом они доставляли шкафы, букинистам — чьи-то библиотеки и архивы. Перевозили на новое место жительства стюардесс, редакторш, агентов по рекламе. Словом, мотались по городу.
Ротенбаумшоссе, Клостерштерн, Эппендорфер-Ландштрассе. По дороге на Харвестехуде, вдоль Альстера, Даммтор, от телевизионной башни вниз к гавани и по шоссе вдоль Эльбы. От моста Круг-Коппельбрюкке через Альстер на городскую окраину. Выставочные помещения, бойня и разрушающийся, пропитанный запахом гнили квартал Каролиненфиртель. Бьющая в глаза пышность трех дворцов юстиции, расположенных вблизи друг от друга, и следственная тюрьма. Вокзал Альтона и ярко освещенная толпа у пирсов. Он видел город в такие часы, в какие ни разу не видел его прежде: в солнечной дымке по утрам, под дождем около полудня; он попадал в кварталы, где не бывал годами или же не бывал никогда.