– Поняла! – приободрилась я. Только бы эту белиберду не забыть! На всякий случай дотронулась до корсета – проверила, на месте ли зеркальце.
Тут скрипнула дверь, и в комнату снова заглянул дед Олесь:
– Ну что? Долго еще топтаться будем, девушка?
Я ойкнула и бросилась за ним.
Баня издалека виделась большим, только заваленным на один бок строением, а на деле оказалась совсем маленькой. Прижавшись к боку дома, она попыхивала в вечернее небо прозрачным дымком. Окон нет – только крошечная бойница.
– Заходи. – Дед Олесь распахнул дверь в предбанник и кивком указал на деревянные шайки, ковш и веник. Рядом на лавке стопкой лежали полотенца и какие-то вещи. – Грязную одежду скинь, опосля постираешь. А после баньки, вон, чистые портки и рубаху наденешь, коль не брезгуешь. Извиняй, бабьей одежи нет.
– Ну… – Я пожала плечами и невольно оглядела себя. Как можно спутать шаровары из гарема принцессы (пусть грязные, порванные о колючки, но шаровары) и серую рубаху, например… с сарафаном? А лапти, что мне сплел по дороге Афон, точно не перепутаешь с золочеными туфлями, что я носила у папеньки во дворце! – Я уже и забыла, когда бабью одежду-то носила. Если, конечно, вы не принимаете мою рванину за наряды высшего света!
– В высшем свете я отродясь не был, – хозяин окинул меня совсем не стариковским взглядом, – но дерюгу от шелка отличить смогу. И тебе сейчас я даю переодеться именно в дерюгу. Так что – не обессудь, красавица.
– И я очень вам за эту дерюгу благодарна! – без улыбки кивнула я. – Надоело, что каждый встречный-поперечный считает меня полонянкой. Спасибо Афанасию, вывел из земель Шамаханских!
– Покидало же тебя по миру, девонька. – Дед Олесь задумчиво пожевал ус и заторопился. – Ладно, мойся. Мыльный корень в ковше найдешь. А я пока квасу с медом наведу да чай запарю.
Я подождала, когда за ним захлопнется дверь, задвинула тяжелый засов и с наслаждением принялась срывать с себя пахнущие гарью тряпки.
На удивление, в бане оказалось совсем не темно! В бойницу пробивались последние лучи заката и, отражаясь от висевшего на стене стекла, раскрашивали отсветами небесного пожара почерневшие от влаги и жара бревенчатые стены.
Про магическое зеркало я вспомнила лишь, когда с меня сошло десять потов. Я так увлеклась мытьем, что почти извела на себя весь мыльный корень ну и соответственно выплескала почти всю воду.
Как же хорошо смыть с себя гарь, пыль, страхи, тоску… И остаться чистой… легкой… словно пушинка: дунь – полетит…. Ан не дают лететь переживания, и любовь проклятая не дает лететь. Прижимает к прошлому, лежит камнем на сердце, крепче оков каленых держит.