На следующий день, когда ногу стали разбинтовывать, врач повернулась ко мне и спросила:
— Ну как ваш осколок, очень болит?
— Какой осколок? — изумленно спросил я. — Анна Сергеевна, вы же вчера его вынули.
Ты низко опустила голову, сделав вид, что внимательно разглядываешь рану. И молчала:
— Молодые люди, — между тем говорила врач, — я никогда ничего не забываю.
Анна Сергеевна долго рассматривала рану, заглянула в историю болезни. Потом сказала:
— Странно, очень странно. Почерк мой, а когда я его вынула — хоть убей, не помню.
— Вы очень куда-то спешили, — соврал я, не моргнув глазом.
— Весьма, весьма странно. Обычно я никогда ничего не забываю, — твердила свое Анна Сергеевна.
…Вот я и забыл твои глаза и голос. Время подхватило их и унесло вдаль. Но руки твои, медсестра, как руки матери, наверное, мне не забыть никогда.
Как-то позвал меня солдат Кузьмичев и зашептал в самое ухо:
— Пригнись, лейтенант, и смотри внимательно.
Стал я смотреть в сторону немецких траншей, а ничего такого не вижу.
— Не вижу, — говорю, — ничего особенного.
Кузьмичев полез за пазуху, достал оттуда карманные часы с крышкой, нажал на кнопку и поднес циферблат к моим глазам.
— Через пять минут увидишь. Между двух бугорков ложбинку заметил? Так вот, ровно через пять минут в той ложбинке немецкие головы покажутся.
— Ни больше, ни меньше — точно через пять? — недоверчиво усмехнулся я.
— Как в аптеке. Я их уж дня три как заприметил, да убедиться хотел. И убедился.
Я прилег рядом с Кузьмичевым и стал наблюдать.
…Над свежевырытой траншеей воздух тронут ароматом недавно срезанного дерна. В окопах нет еще сырости и холода могилы; на дно, на бруствер упали пряные листья деревьев. А как быстро поселилась в них жизнь! Вот ползет черный до блеска неведомый жучок. Подлез к пальцу руки, недовольно пошевелил усами, круто развернулся и зашлепал в сторону. Вот неподвижно лежит дождевой червяк — хитрит, чертяка, боится привлечь к своей персоне внимание птиц. Тоже выдержка и храбрость нужны. Только нет здесь птиц. Распугали их выстрелы, стоны и крики людей. Улетели залетные, покинули насиженные места и домоседы. Скоро ли вернутся, черноглазые?..
— Смотри, смотри, лейтенант, — толкает меня Кузьмичев. — Идут!
И точно. В ложбине замелькали головы немцев. На миг покажется ряд и скроется за бугром. Потом опять ряд, еще один. Колонной проходят!
— Куда же они, на парад, что ли? — недоумеваю я.
— Почему на парад? Жрать топают. Вот посмотри влево. Видишь над бугром столбиком марево поднимается. Там кухня у них. Через полчаса назад потопают.