Болонский монах, когда Ферондо очнулся, не зная, где он, вошел к нему, страшно голося, с розгами в руках и, схватив его, дал ему хорошую порку. Ферондо, плача и крича, то и дело спрашивал: «Где я?» На что монах отвечал: «В чистилище». – «Как? – сказал Ферондо, – так я, стало быть, умер?» Монах сказал: «Разумеется». Поэтому Ферондо принялся плакать о себе, своей жене и сыне, говоря самые несуразные в свете вещи. Монах принес ему поесть и попить; увидя это, Ферондо спросил: «Вот те на! Разве покойники едят?» – «Да, – сказал монах, – а принес я тебе то, что твоя бывшая жена послала сегодня утром в церковь на обедню по твою душу; что по воле Божией тебе и предлагается». Сказал тогда Ферондо: «Господь да пошлет ей благовремение. Я-то любил ее очень, прежде чем скончался, так что всю ночь держал ее в охапке и ничего другого не делал, как целовал ее; делал также и другое, когда приходило желание». Затем у него явилась большая охота поесть, и он принялся есть и пить, и так как вино показалось ему не особенно хорошим, сказал: «Да накажет ее Господь, что она не подала священнику вина из бочки, что у стены». Когда он поел, монах снова принялся за него и теми же розгами дал ему великую порку. Порядком покричав, Ферондо спросил его: «Боже мой! Зачем ты это со мной делаешь?» Монах сказал: «Потому что так повелел Господь, чтобы так чинить над тобою два раза в день». – «А по какой причине?» – говорит Ферондо. Сказал монах: «Потому что ты был ревнив, имея женою достойнейшую женщину, какая есть в твоей местности». – «Увы мне! – сказал Ферондо, – правду ты говоришь! И самую сладкую жену. Она была слаще пряника, но я не знал, что Господу неблагоугодно, чтоб мужчина был ревнив, не то я не был бы таким». Сказал монах: «Это ты должен был понять, пока был на том свете, и исправиться; если случится тебе когда-нибудь вернуться туда, постарайся там удержать в памяти, что я теперь с тобой делаю, дабы никогда более не быть ревнивым». Ферондо спросил: «Разве кто умер, возвращается когда-нибудь туда?» – «Да, – отвечал монах, – кому попустит Господь». – «Боже мой, – сказал Ферондо, – если я когда-нибудь туда вернусь, буду лучшим в свете мужем, никогда не стану бить ее, не скажу бранного слова – разве побраню за вино, которое она послала нам сегодня утром, да еще не послала нам ни одной свечи, и мне пришлось есть впотьмах». Сказал монах: «Послать-то она послала, но свечи сгорели за обедней». – «Да, ты, может быть, и прав, – заметил Ферондо, – наверно, коли я вернусь туда, я позволю ей делать все, что хочет. Но скажи мне, кто ты, совершающий это надо мною?» Сказал монах: «Я также умер, а жил в Сардинии, и так как я когда-то хвалил моего господина за его ревнивость, Господь осудил меня на такое наказание, что я должен давать тебе есть и пить и угощать ударами, пока Господь все это решит иначе относительно тебя и меня». Сказал Ферондо: «Никого здесь нет, кроме нас двоих?» Монах отвечал: «Есть целые тысячи, только ты не можешь ни видеть, ни слышать их, ни они тебя». Тогда Ферондо спросил: «А как мы далеко от наших мест?» – «Охо! – ответил монах. – На много миль дальше, чем Славнонаворотим». – «Вот те на! Это очень далеко, – сказал Ферондо, – по моему мнению, мы теперь по ту сторону света, так это далеко».