С романом Берсеньевой я вчера разделалась. Дора Сергеевна только что подбросила мне свежую работёнку.
«За час до убийства». Михаил Кожин», — читаю я на обложке папки.
Кожин… Где-то я уже о нём слышала. Ну, разумеется, это тот самый тип, которого так нахваливала Агата. Как в воду она глядела — действительно мне придется править его рукопись.
Я частенько разговариваю сама с собой. Привычка, тянущаяся за мной из самого детства. Вот и сейчас я развязываю трудно поддающиеся тесёмочки папки, нараспев бормоча себе под нос возникающие в моей голове рифмы:
— Интересно, что ещё за Кожин? Может, ни кожин, ни рожин? А хорошо ли сложен?
И вздрагиваю от неожиданности, услышав мужской голос за своей спиной:
— Не знал, что вы увлекаетесь стихосложением, помимо своих редакторских обязанностей.
Круто разворачиваюсь на своём вращающемся стульчике и упираюсь взглядом в высокого, крепкого сложения, мужчину с упрямым подбородком и какого-то стального оттенка серыми глазами.
— Простите, с кем имею дело? — произношу я вежливо-холодным тоном.
— Как вы точно выразились. Именно так. На данный момент мы с вами имеем одно общее дело, и это дело — мой роман «За час до убийства», — обаятельно улыбается мой собеседник. — Позвольте представиться. Кожин Михаил Борисович.
Я запоздало заливаюсь краской. Вот, блин, ничего не скажешь — вовремя он вошёл. Надо, надо избавляться от своей отвратительной привычки разговаривать вслух.
Пытаясь исправить положение, я пожимаю протянутую мне руку и бодро представляюсь:
— Рощина Татьяна Владимировна.
— Я уже знаю, как вас зовут. Только что разговаривал с заведующей отделом. Это она подсказала мне, где вас найти. Я к вам вот по какому вопросу. Татьяна Владимировна, раз именно вы будете редактировать мой роман, у меня к вам большая просьба: не исправляйте в тексте ничего, кроме ошибок.
— Что вы имеете в виду? — поднимаю я бровь.
— Я слышал, многие редакторы страдают профессиональным заболеванием, которое я бы назвал «зуд карандаша». Они беспощадно кромсают и извращают авторский текст. Вы не из таких? Знаете, я очень серьёзно и добросовестно подходил к каждой строке, к каждому слову. Не хотелось бы, чтобы мой труд претерпел большие изменения под вашим пером, — он подкупающе улыбается, достаёт из-за спины и кладёт на мой стол огромных размеров шоколадку.
— Что это? Взяток я не беру.
— Это не взятка, а знак внимания очаровательной женщине, — с шутливым поклоном отвечает мне Кожин.
Подозреваю же, что это голая лесть, а всё равно таю.
— Михаил Борисович, сразу видно, что вы автор начинающий. Я могу вас успокоить. У меня нет ни времени, ни желания переписывать заново ваши произведения. Я просто исправляю ошибки: грамматика, иногда стилистика. Вы, кажется, пишете детективы? Не переживайте, я не поменяю преступника и жертву местами, — улыбаюсь я, про себя заметив, что одолевавшее с утра раздражение куда-то улетучилось, и получаю в ответ ещё одну обаятельную улыбку «начинающего автора».