«Разумеется, я преувеличиваю, – сказал себе Нат, – но не слишком».
Тут на него налетели двое пожарных, метавшихся вокруг в дыму, прокладывая новые шланги. Они даже не заметили столкновения.
«И еще вот это: как все здесь задевают друг друга, независимо от обстоятельств. Люди здесь, как кролики в клетке. Они даже рады, когда есть возможность потолкаться и подраться и когда они топчутся в страшной давке: в метро в час пик, в автобусах, на переполненных трибунах Янки-стадиона, на пляжах Кони-Айленда, на Рождество на Таймс-сквер, на Медисон-сквер... Господи, как же они это любят! »
Образы мелькали в его мыслях быстрее, чем он мог найти слова.
Какой-то голос поблизости прорычал сквозь противогаз:
– Да, где же... а, вот он, сукин сын! Ты куда светишь, в задницу? – Это был один из электриков.
Там был и Гиддингс, который в дыму казался просто гигантом.
– Если вам слабо, так пустите меня. – Его голос звучал нереально, отдаленно и глухо.
– Эй ты, начальничек, убери свои чертовы руки от щита. Ты не из нашего профсоюза.
«О, нет, – подумал Нат, – Только не сейчас».
«Да, вот так обстоят дела: это у них внутри, и их не исправишь. Человек огородил свою делянку и воюет со всеми пришельцами и с друзьями, и с врагами. Почему? Потому что в его делянке – его душа, она выражает его «я», и любая угроза для нее – удар по душе хозяина. Такой вот бардак. Но так не должно быть! »
Нат был зол на весь мир.
Джо Льюис, стоявший возле него, глухо пробубнил:
– Поторопитесь, – и закашлялся. – Мне здесь долго не выдержать.
– Так давайте отсюда, – ответил Гиддингс. – Мы доделаем!
Нат в дыму и почти полной темноте увидел, как Льюис, пытаясь возразить, взмахнул рукой, но тут же бессильно опустил ее. Глубоко закашлялся, раздирая легкие. Пошатнулся, споткнулся, упал, попытался встать, но не сумел.
Гиддингс выругался:
– Разрази меня гром...
– Оставайтесь здесь, – сказал Нат. – Я его вытащу наружу.
Он наклонился к Льюису, перевернул его на спину, усадил, медленно, с трудом перебросил его через плечо, как это делали пожарные, глубоко вздохнул и, наконец, с трудом встал на ноги.
Ноги у него дрожали, а в легкие даже через противогаз проникал запах дыма, вызывавший тошноту, от которой невозможно было избавиться.
Нат согнулся в три погибели и походкой, представлявшей нечто среднее между шагом и ползком, двинулся на свет.
Тело Льюиса было совершенно безвольным и от этого казалось еще тяжелее. Нат не мог определить, дышит ли еще Льюис. Доковыляв до первой лестницы, он медленно и тяжело начал взбираться наверх.
«Одна, две, три... в каждом пролете – четырнадцать ступенек... »