Колдуэлл, который все еще улыбался, спросил:
– Ну, а что было с Полем Норрисом?
Сенатор покачал головой:
– Он собирался все это продолжать. Ночь за ночью. Не мог понять, что будет лучше, оставить все, как есть, оставить загадку. Среди прочих недостатков Поля была глупость, а я не люблю тратить время на споры с глупцами.
Он снова помолчал:
– Хотя видит Бог, политик никогда не может надеяться, что сумеет этого избежать.
Колдуэлл ответил:
– Вы сказали, что смиряетесь с этим отчасти потому, что некоторых вещей избежать просто нельзя, а с некоторыми явлениями нужно просто смириться. Ну а как с остальными?
– Знаете, – неторопливо ответил сенатор, – у меня какое-то смутное ощущение, что это к лучшему. Почему – не спрашивайте, у меня нет никакого разумного объяснения. – И после короткого раздумья спросил: Помните, когда в Афинах дела были плохи, царь должен был умереть? Отец Тезея бросился со скалы, потому что черные паруса Тезеевой ладьи были приняты за сигнал неудачи. – Он виновато улыбнулся. – Может быть, мы – просто огромная жертва? Смешная мысль, да?
– Чтобы умилостивить богов за наши прегрешения?
Улыбка на лице сенатора медленно погасла:
– Но вы упрямы, а?
– Если вы имеете в виду, – резко ответил Колдуэлл, – мировые проблемы, проблемы нашей страны, бедности, бездомных и тому подобное – что у меня с этим общего? Я здесь решительно ни при чем.
– Это удобная позиция.
Жест Колдуэлла охватил весь зал:
– И за их проблемы я тоже не отвечаю. Правда, теперь, это и мои проблемы тоже.
Сенатор молчал.
– Если вы думаете, – продолжал Колдуэлл, – что раз я проектировал это здание, то отвечаю за его дефекты, то я решительно против. Проект был и остается хорошим. Не знаю всех причин происшедшего, которые привели к тому, что случилось, но мой проект здесь ни при чем.
– По-моему, вашей репутации ничто не угрожает, – сказал сенатор. – А это важнее всего, не так ли?
Колдуэлл внимательно посмотрел сенатору в лицо, пытаясь найти там следы иронии. Не нашел. Ему немного полегчало.
– Вы меня спрашивали, – продолжал сенатор, – чем объяснить поведение Гровера Фрэзи. Я думаю, можно объяснить всего двумя словами: панический страх. – И он обвел взглядом зал.
В противоположном углу уже снова гремел из транзистора твердый ритм рока. Почти нагая девушка продолжала извиваться. Глаза ее были закрыты, движения полны эротизма; она была далеко отсюда.
В другом углу пестрая группка людей что-то пела. Сенатор внимательно прислушался.
– То ли это «Боевая песня республики», – сказал он, – то ли «Вперед, братья, под знаменем Христа». Мои старые уши уже не могут их различить.