Кэрри это в голову не приходило. Но теперь его заинтересовал не сам вопрос, а скорее та ловкость, с которой сенатор использовал его, чтобы сменить тему разговора.
Джек Петерс был личностью уникальной: он говорил как типичный рабочий, в его речи все еще мелькали слова «намедни», «нынче», «ложить», но его эрудиция в самых невероятных областях просто потрясала. Как могли подтвердить его многолетние коллеги в сенате, каждому полемизировавшему с Джеком Петерсом следовало свою домашнюю заготовку продумать до последней буквы.
Сенатор уже сменил тему.
– Не знаю как вы, а я сегодня почти ничего не ел. – Он улыбнулся. – У тебя, парень, когда-нибудь бывают предчувствия?
Этого у Кэрри Уайкоффа хватало, но признаваться не хотелось.
– Но вы все-таки здесь, сенатор, – сказал он.
– Я все же не ясновидец, – улыбаясь, продолжал сенатор. – Я очень давно знаком с Бентом Армитейджем и знаю, что для него это очень важно.
Он помолчал. Улыбка погасла.
– По крайней мере, мне так кажется. Я его никогда не спрашивал.
– Я бы сказал, – заметил Кэрри Уайкофф, – что это важно для многих. Новое здание означает новые рабочие места, новые фирмы, которые оно привлечет в город, большие налоги...
– Вы все видите в черно-белом варианте? – вмешался сенатор. Удар пришелся по больному месту. Кэрри Уайкофф по своим воззрениям и политической позиции считался либералом, но часто, к его великому огорчению, ему приходилось слышать упреки в узости позиции и неспособности к диалектическому подходу, и он не знал, как их опровергнуть.
– Я не отрицаю права на иную точку зрения, сенатор, – сказал он и добавил: – Как некоторые.
– Если вы думаете, что дали мне под дых, – беззаботно ответил сенатор, – то ошибаетесь.
В молодом Уайкоффе, как и во многих других конгрессменах и даже некоторых кандидатах на пост президента, чувствовалась упрямая убежденность в своей абсолютной правоте, сродни убежденности проповедников в воскресной проповеди и сенатор уже давно пришел к выводу, что с таким людом спорить бесполезно. Человек, который абсолютно уверен в своей правоте, в любых других взглядах видит только кощунство.
– Если человек верит в то, о чем говорит или что делает, – продолжал Уайкофф, – то, по-моему, он должен иметь право...
– На что? На насилие? Или на уничтожение списков призывников? Или подкладывать бомбы?
Сенатор заметил, что Уайкофф заколебался.
— Наша революция, – наконец сказал Кэрри, – была насильственным выражением недовольства, не так ли?
– Была, – согласился сенатор. – Но если бы ее организаторы и участники не выиграли, а проиграли, им бы пришлось нести ответственность, какие бы благородные мысли не воплощались бы в Декларации независимости. Они рисковали головами и знали это.