— Вот я и говорю: мне, если хотите, уже перед супругой неудобно. Два дня я протолкался в следственно-судебных камерах, оправдываясь и давая объяснения.
— А это потому, Клим Пантелеевич, что вы притягиваете к себе несчастья.
— То есть как?
— А так. Господь наделил вас даром отыскивать преступников, быть своего рода проводником Немезиды. Потому он и посылает вас туда, где творятся злодеяния. Так что не откажите, помогите, как говорится, по старой памяти. — Каширин опять наполнил свой стакан ромом и долил Ардашеву. Бутылка опустела.
— Выпьем за успех? — предложил полицейский.
— Лучше за встречу. Я ничего вам обещать не буду, Антон Филаретович. Не мое это дело фальшивомонетчиками заниматься. Однако я всегда к вашим услугам. Чем смогу — помогу. — Статский советник отхлебнул два глотка, поднялся и сказал: — Благодарю за теплый прием. Во всяком случае, дней семь я уж точно здесь задержусь… Хочется и в самом деле отдохнуть, отвлечься и забыть о грешном мире… Честь имею.
— Нет-нет, пойдемте, я провожу вас, если позволите, до самого дома. Поговорим. Вы человек умный и собеседник интересный, — засуетился сыщик, снимая со стула пиджак.
На улице попался свободный извозчик. Правда, он был какой-то необычный. Пролетка с двойными рессорами и откидным верхом блестела от чистоты. Казалось, что он опустился прямо с небес. На ярко начищенной сбруе висели три колокольчика. Возница, облаченный в зеленый суконный армяк, не торговался вовсе, а поклонился и спросил адрес. Ардашев назвал. Кучер взмахнул вожжами и коляска, звеня колокольчиками, покатила по мостовой мягко, точно по снегу.
— А про грешный мир это вы правильно заметили, — задумчиво проговорил Антон Филаретович. — А в России он вдвойне грешный, потому что в отличие от Европы мы не живем, а выживаем. Так всегда было, и так, к сожалению, и останется, пока русские люди сами себя уважать не научатся. А произойти это может только в том случае, если каждый из нас к ближнему будет относиться так, как к самому себе, то есть с добром и уважением.
«Надо же, — удивился Ардашев, — какая метаморфоза с человеком случилась. Каширин всегда считался полицейским без стыда и совести, мздоимцем, карьеристом и еще бог весть каким прохиндеем… А тут — на тебе: о нравственности рассуждает, о самоуважении народа… Чудеса!»
— Я в прошлом году супружницу похоронил. Трое детишек осталось на плечах: Дашеньке — десять, Алефтинке — пятнадцать, а Гриша совсем взрослый уже — студент, на доктора в Москве учится, — грустно продолжал сыщик. — Алефтина теперь за мать — готовит еду и сестренку в женскую гимназию с собой водит… Две недели пил. Службу забросил. Казалось, без нее, без моей Наташеньки, с ума сойду. А батюшка — отец Иллидор — дал мне несколько тоненьких церковных книжек. «Прочти, — говорит, — сын мой, может, и полегчает». Я ведь, по правде говоря, к вере нашей без должного внимания относился. Нет, воскресные службы в Андреевском храме посещал, но не столько для души, сколько для Натальи Николаевны… хотел ей приятное сделать. Да… А книги эти, будто какую-то дверцу в моей душе открыли, и вот теперь стоит мне опять что-нибудь дурное сказать или даже помыслить, как кто-то внутри меня будто вздыхает с укоризной. И я тотчас же обо всем плохом думать перестаю. Хотел бы я знать, кто это такой внутри меня поселился?