.
Миронова помиловали, но Миронова нужно уничтожить немедля. Хотя бы руками белой контрразведки!.. «Нельзя же так, дорогой Лев Давидович, нельзя! Мелко, суетно и — на бланках собственного ведомства, а они, как известно, считаются документами вечного хранения, могут попасть на обозрение благодарных и вполне беспристрастных потомков!..»
Не все бумаги, как понял Смилга, надлежало исполнять. Пуще того — не все их можно было и выполнить! Миронову предоставлен был длительный отдых, ни о какой авантюре «в тылах Деникина» не могло быть и речи. Прояснялись и некоторые сложности саранского дела. Примерно в эти дни Смилга получил личное письмо из ЦК партии. В нем значилось:
«Дорогой Ивар Тенисович!
На последнем заседании Оргбюро у нас были горячие дебаты по отношению некоторых казачьих офицеров, которые проявили себя так или иначе во время мироновщины и прежде по работе в Донской области. Относительно этих офицеров предостерегали и раньше, указывали на то, что они ВО ВРЕМЯ ОНО проводили директиву умышленно «сугубо точно», зная, что такое проведение не может не вызвать острой реакции, а она в свою очередь приведет к восстанию.
После того как мы отступили на Донской области, некоторые товарищи из Казачьего отдела предупредили, что Ларина, Болдырева, Рогачева в будущем нельзя пускать в Донскую область, так как они там оставили после себя отчаянную память, и что им вообще ни в коем случае нельзя доверять...
Елена Стасова[40]»
Стасова была секретарем ЦК партии, и, следовательно, со Смилги могли спросить, почему он в свое время не посчитался со сведениями Казачьего отдела, почему группу Ларина послали в корпус Миронова...
Впрочем, что ж, теперь оставалось придерживаться линии Троцкого, он был и силе. Посоветовавшись, решили Ларина оставить на политработе, Болдырева командировать политкомом в кавгруппу Блинова, а Рогачева отдать в руки следователей за прошлые перегибы и незаконные контрибуции, дабы успокоить возмущение на местах...
Он знал, предчувствовал, что Надю в Нижнем также арестовали как заложницу, едва он выступил из Саранска. И вдруг увидел ее во сне, на крыльце какой-то неизвестной ему больницы, с запеленатым младенцем на руках, постаревшей на много лет, с огромными, полными ужаса и слез глазами и большим некрасивым ртом. Миронов обнял ее и придержал, притиснув к груди, опасаясь, что ей откажут ноги. Такие недавно крепкие и стройные, укрощавшие шенкелями добрых кавалерийских коней, державших ее в седле с утра и до вечера на длинных маршах, рядом с мужем. И, странное дело, он как бы не замечал на ее руках младенца, не спросил даже, сына или дочку принесла она ему...