Сказал в запальчивости. Только что вступив в партию большевиков. Но слово не воробей, и таких слов не прощают.
Сразу же после праздников состоялся суд — скорый и неправый. Без свидетелей, без предварительного следствия...
...В первом часу ночи на 11 мая 1920 года, в глубокой тьме и соблюдении полной тишины, во двор ростовской тюрьмы въехал пустой автомобильный фургон. В это время в подвалах тюрьмы, в каменных клетках смертников, поднимали каждого с нар, крепко-накрепко связывали за спиной руки, выводили по узким проходам наверх и с той же молчаливой торопливостью и спешкой подталкивали через металлическую подножку в дверь автомобильного кузова.
Луны не было, в легком тумане зыбко и невесомо лучились аварийные электролампы вдоль каменной ограды и близ сторожевой вышки. Стоявший у подножки охранник в буденновском шлеме кратко окликал тех, кто неловко, спутанно, покачиваясь, нырял в кузов:
— Думенко, Абрамов... Блехерт... Быстрей, быстрей, следующего! Так... Колпаков! Вечно ты тянешься, как сытая вошь по потному... Кравченко! Ну, залез? Последний — Кравченко, порядок.
— Мы подали на помилование! — властно сказал в гукнувшем чреве фургона чей-то надломленный голос. Спрашивал вроде самый молодой и напуганный всем происходящим бывший комбриг Колпаков.
— Поедете в другую тюрьму, — кратко объяснил охранник, захлопывая внутреннюю, деревянную дверцу и устраиваясь в узком, отгороженном пространстве, называемом в среде этапируемых «собачником». — Помилование ждать надо!
— А почему руки связали?
Охранник по голосу узнал самого Думенко, мрачно усмехнулся, как всхлипнул:
— От вас всего можно ждать, вы же под вышкой!
Захлопнулась и наружная, металлическая дверь. Автомобиль качнулся на мягких шинах и медленно выполз из ворот. С тихим, украдчивым звяком сошлись за ним железные створки. Машину заколыхало но булыжным улицам Ростова.
Пятеро сидели молча — весь штаб красного кавкорпуса. Тьма и какая-то предрешенная неизвестность связывали крепче телефонных проводов, которыми были скручены руки. Говорить было не о чем. Но когда автомобиль плавно, на предельном торможении спустился в какую-то балку, а затем, воя и надрываясь мотором, начал взбираться на подъем, бывший начальник штаба Абрамов, хорошо знавший топографическую карту окрестностей, прикинул в уме:
— Кажется, в сторону Гнило-Аксайской... Какая же там тюрьма?
— Без дороги катят! — откликнулся из угла бывший комкор Думенко. И, помолчав, упавшим голосом выдохнул ругательство: — Даже обняться напоследок не дают! Ух... развязать бы руки!