«За две недели-то, гляди, весь Дон с притоками полой водой возьмется и ледоход пройдет! — мрачно думал Овсянкин, предчувствуя большие беды впереди. — Да кабы одно половодье грозило!»
Кинулся в ВЧК, на Лубянку. Но и тут Дзержинский не принимал, а секретарь коллегии Герсон только взглянул на письменное заявление донского ходока Овсянкина и тут же вернул со скучающим лицом. Даже руками развел:
— Э-э, милый товарищ с фронта! У нас таких писем и заявлений с мест — целый короб! Думаете, только на Дону перегибают палку? А на Волге не перегибают? Надо было вам побывать на партийном съезде, там много было сказано по этому поводу. Вот, почитайте газетку... Приняты все необходимые решения, и теперь с этим будет покончено. В организованном порядке!
Большой кусок текста в газете был, будто нарочно для Овсянкина, отчеркнут красным карандашом. Глеб не помнил, как он скатился по ступеням ВЧК и присел в ближнем садочке на мокрую скамью, до того удивили его газетные строчки. Руки дрожали от усталости, свой богатырский шишак Овсянкин снял и положил на колени. Стриженую солдатскую голову совсем по-деревенски пригревало вешнее солнце.
Прочел отмеченное еще раз:
«...Тов. Ленин говорил, что сейчас вопрос об отношении к среднему крестьянину — это та лимонная корка, на которой мы можем поскользнуться и сломать себе голову...
Когда мы спрашивали тов. Ленина, каким образом сделать так, чтобы средний крестьянин был на нашей стороне, что мы можем ему дать, тов. Ленин сказал: «Накормить мы его не можем, мануфактуры дать не можем, дать такую программу, которая удовлетворяла его собственнические интересы, не можем, но МОЖЕМ ПЕРЕСТАТЬ БЕЗОБРАЗНИЧАТЬ И ВЕСТИ БАШИБУЗУКСКУЮ ПОЛИТИКУ, которую ведут провинциальные товарищи, начиная от уезда и кончая губернией...»[2]
Глеб тяжело вздохнул.
Верно, все верно, да не то! Не об этом речь на Дону, не о мелких перегибчиках, товарищи! Вот и жди перемен «в организованном порядке», как сказал товарищ Герсон! А там скоро коммунистов начнут из-за угла стрелять и на вилы брать!
Он нахлобучил шлем на свою шишковатую бедовую голову и, сильно прихрамывая, вихляя инвалидным костылем, ринулся вдоль по улице, на Красную Пресню, искать Реввоенсовет Республики.
Оттепельно бугрился снег по теневым обочинам, а к вечеру его уже не оставалось, съедало весеннее тепло. В подворотнях таился гололед, мокрая талость дышала из каждого, ощипанного и обломанного сквера, из-за гнилых, покосившихся заборов у деревянных особнячков.
В приемной Реввоенсовета какая-то смуглая и очень красивая девушка с мокрыми, заплаканными глазами прямо-таки выставила его обратно за дверь.