Впечатляющее вышло выступление. Глаза Франчески подозрительно блестели, и даже Тильда с Ринглусом притихли, слушая, как Зигфрид вспоминает свое тяжелое детство.
Прерывающимся от рыданий голосом невинное дитя поведало, как почти год выживало на стыке Изнанки и человеческого мира. Как способность оборачиваться чудовищем становилась то подспорьем, то проклятьем в борьбе за место под солнцем.
Дальше шла душераздирающая история встречи с культистами. Плен, издевательства и тайная продажа на Арену.
На Арене Зигфрид (а точнее Камбрийский монстр — под этим именем его звериная половина фигурировала на афишах и в списках букмекеров) поначалу прижился. Тварь, в которую он превращался, с одинаковой легкостью рвала на части хищных зверей и вооруженных гладиаторов. Толпа ревела и бушевала в восторге от кровавого зрелища. Но новизна прошла, и постоянные победы приелись зрителям. Тогда распорядитель и решил, что пора научить мальчишку сдерживать свои кровожадные порывы.
— А я не могу так, — зашмыгал носом детеныш. — Я, кады оборачиваюсь, опосля ничего не помню. Ничегошеньки.
— Не помнишь или не хочешь помнить? — насмешливо спросил я, заслужив полный молчаливой укоризны взгляд со стороны Франчески.
Сеньорита любит жалеть убогих.
— Не помню, — буркнул Зигфрид. И отодвинулся подальше.
В самый угол.
— Какая удобная разновидность беспамятства. Отпускаешь погулять свою тень и ни за что потом не отвечаешь.
Безошибочным чутьем дикого зверька этот стервец выделил из четверых взрослых рядом самого жалостливого. Выразительно посмотрел на сеньориту и всхлипнул.
— Элвин! — возмущенно воскликнула Франческа. — Зачем ты так? Он же совсем ребенок.
Я раздраженно повернулся. Смешно, честное слово.
— Сеньорита, не лезьте в дела, в которых ни гриска не понимаете. Если так хочется поплакать над печальной историей, сделайте это в уголочке.
Зря я это сказал. Как будто забыл, какой она становится, когда защищает других.
— У тебя совсем нет сердца.
— Зато есть мозги, — я ухватил мальчишку за подбородок, заставляя поднять голову. — Скольких ты убил?
Он посмотрел на меня взглядом умильного щеночка, за что получил оплеуху.
— Я тебе не сердобольная дамочка. Скольких?
Мальчишка отвел глаза:
— Четверых.
— А если подумать и вспомнить как следует?
Вот теперь в черных глазах мелькнула злость. Настоящая, не то, что все эти дешевые ужимки.
— Не помню. Больше двадцати, — даже голос мальчишки погрубел и охрип, стоило ему бросить притворяться.
— Людей?
Кивок.
— А фэйри?
Он помолчал, потом выдавил:
— Восемь точно… может больше.
— Вот такой милый ребенок, — прокомментировал я, обращаясь к Франческе. Девчонка слушала, прижав ладонь ко рту, словно пыталась удержать внутри крик.