Профессор коротко, но достаточно полно и ясно обрисовал ситуацию и заключил:
— Риск велик. Гарантий нет.
Серафима Ивановна согласно кивала седой головой. Помолчав, Борис сказал негромко, но твердо:
— Если есть хоть один шанс, надо делать.
Профессор застучал тонкими пальцами.
— Вы в любом случае становитесь инвалидом.
Борис улыбнулся. Улыбки была неожиданно легкая, светящаяся. Гагаринская — промелькнуло у Германа.
— По одной почке на брага — немало. По одному сердцу ведь хватает…
И все сидевшие в кабинете улыбнулись, даже Федор Родионович, — так обаятелен был этот парень. Профессор встал и отошел к окну. Герман понял — он сильно волновался.
— Вы ведь офицер? — спросил наконец Федор Родионович.
— Да. Танкист.
— Вы знаете, что дальше служить не сможете?
— Знаю… Но согласитесь, профессор, что жизнь дороже.
— Пожалуй…
— Ну, вот. — Борис напряженно улыбнулся. — Танкист, значит — механик. Не пропаду!
— Но вам, кажется, нужно разрешение?..
— Это улажено.
— Ну, хорошо. Идите. — Федор Родионович опять отвернулся к окну. — Спасибо, Серафима Ивановна, я вас больше не задерживаю.
— Благодарю вас, профессор. Когда операция? — спросил Борис.
— Сейчас решим. Вам скажут.
В прогретом желтоватом осеннем воздухе чуть колыхались над парком убегавшие к горизонту дома громадного города. На заднике этой солнечной панорамы они казались нарисованными прозрачной голубой краской.
— Переведите братьев к себе, — глухо произнес Федор Родионович, когда они с Германом остались одни, в кабинете. — Операция послезавтра.
В кабинете главного врача было тихо. Из-за обитых дерматином дверей едва доносился стук пишущей машинки, царапал коготками о жердочки прыгавший в клетке щегол да постукивал тихо карандашный грифель по тонкому металлическому листу, на который Иван Степанович наносил рисунок.
Чеканка была его страстью. Не решаясь заниматься этим в кабинете, он делал здесь эскиз, а чеканил уже дома. Это право он отвоевал недавно в короткой, не очень шумной, но внутренне яростной битве с женой. Прежде, до того как он стал главным врачам известной в городе больницы, о такой победе, конечно, и мечтать не приходилось. И любимым делом, в котором достиг немалого мастерства, он занимался урывками. Но теперь его авторитет дома сильно повысился. Не поступали больше заказы на рыночную картошку (раньше он заезжал за нею после работы, а теперь его привозили и отвозили на служебной машине, какая уж тут картошка!), дети сами готовили уроки, и даже требование о непременном еженедельном натирании полов стало менее категоричным. Приезжал он домой не раньше семи вечера, и тут уж всякому должно было быть ясно, какой напряженный у него день…