Мы сказали ей, что мужу, возможно, необходима будет операция, крайне опасная для него.
О чем все эти часы думает Ганзина?..
Танечка молодец. Скоро мы разрешим ей ходить. На отделении все полюбили ее за жизнерадостность, которая ни разу в течение месяца не покинули ее. Но сегодня она выглядит скучной.
— Ты чем-то расстроена? — говорю я.
— Да, Владимир Михайлович. Ему совсем плохо. — И слезы блестят на ее глазах.
Я сажусь рядом с нею.
— Ну, вот что: рассказывай все по порядку и не вздумай реветь.
Я действительно боюсь ее слез. Таня говорит мне, что сердечные приступы у деда участились и нитроглицерин не помогает. За три последних дня дважды вызывали скорую помощь. И участковый доктор сомневается, удастся ли что-либо сделать. Вчера ей рассказал все это Игорь.
— Кто участковый врач?
— Анна Андреевна.
— Я поговорю с ней, уточню все и расскажу тебе. А ты не впадай в панику.
— Я не впадаю… Я его очень люблю… — И губы ее дрожат.
— А твоему Игорю за все эти разговоры…
— Нет, нет! Я вас очень прошу!.. У нас с ним давнишний договор не врать друг другу, — тихо добавляет Таня.
Вот так. Попробуй что-нибудь сказать.
В ординаторской Ванина буйная шевелюра, очки и большой нос едва различимы за ворохам электрокардиограмм Юрия Ивановича.
Петр Васильевич курит в своей неизменной позе.
— Ну, что, кровотечения, кажется, нет, — говорит мне Ваня.
— Как будто… Плохие кардиограммы?
— Плохое у него сердце, Володя. Не для резекции желудка.
Я смотрю на Петра.
— Что вы думаете, Петр Васильевич?
Он вынимает изо рта папиросу и раздавливает окурок в пепельнице.
— Если кровотечение повторится, он умрет. Не будешь же сидеть сложа руки, когда человек помирает!
— А может, не повторится, — с надеждой говорю я.
Петр Васильевич идет к двери:
— Подумай, Ваня, как поддержать сердце.
Я принимаюсь за истории болезни, но не могу написать и двух строк. Вспоминаю об обещании, данном Тане, и иду разыскивать Анну Андреевну. Половина третьего. Она должна быть в поликлинике.
— Вереснев… Кирилл Вереснев… — вспоминает Анна Андреевна. — У меня, дорогой мой, сейчас два участка. Сразу и не припомню…
С Анной Андреевной у нас взаимная неприязнь. Ей не более сорока лет, но держит она себя с молодыми врачами так, словно мы жалкие выскочки, занявшиеся медициной без всякого на то морального права. На отношении ее ко мне сказывается еще, вероятно, и наша дружба с Ваней. Она считает, что как врач с более продолжительным стажем имеет больше оснований для заведования отделением.
— А-а, белый старик… Собственно, старики — они преимущественно все белые… А что вы хотите?