Сразу после пятиминутки мы должны были с Валерием Кемалычем идти на операцию — резекцию желудка. Больной Кемалыча, но оператором записан я, а он — ассистентом. И операция-то должна быть несложная — полип желудка.
— Я себя отвратительно чувствую, Петр Васильич… Был бы вам очень признателен… — И рассматриваю свои ногти. С самого утра меня мучила мысль: как отказаться? А в том, что мне необходимо отказаться, я был уверен. Меня передергивало, когда я думал о скальпеле, о ране. Была бы Муся — все просто. А теперь на все операции посложнее только мы с Петром Васильевичем и остались.
Но Петр молчит, разглядывая меня.
— Сегодня не могу… — бубню я.
— Ладно, — коротко отвечает он и уходит в операционную. Холод слышался в его коротком «ладно», недовольство. И я прекрасно понимаю: это не оттого, что ему вместо меня надо оперировать. Ему и сейчас, в его десятой седмице, несложная резекция — семечки, минут на пятьдесят. Он был недоволен мной. А сам я разве был доволен? Работа есть работа, тут не место нервным институткам. Но я себя чувствовал неспособным даже на несколько секунд вдохновения. Ни на секунду! Я еще не представляю себе, как можно идти на большую операцию с совершенно пустой душой. Во мне, оказывается, нет еще того большого профессионализма, который позволяет оперировать в любом состоянии.
Я понуро пошел на обход. Потом делал перевязки. Потом позвонил Лене на терапию. Ее разыскивали по отделению. В трубке раздавались приглушенные голоса, смех, шум шагов, и совсем близко — треск от чего-то положенного на стол, громкий шорох.
— Да?
— Лена?
— Это ты?..
— Здравствуй, Леночка. Ну, как жизнь?
— Ничего… Послушай, я дважды заходила вчера к тебе… А перед тем была у вас на отделении, но ты уже ушел…
— Я знаю.
Пауза.
— У тебя очень паршивое настроение?
— Порядком.
Она тяжело вздохнула:
— Володя, но ведь всякое бывает. Верно? И ты ведь не виноват. Совершенно…
— Видишь ли, я думаю, что не только в этом дело…
— Что?
— Не только, говорю, в этой смерти дело. Тут много за три эти дня накрутилось.
— Что накрутилось?.. Ну, ладно, это не телефонный разговор. Приходи вечером. Придешь?
— Приду.
— Обязательно!
— Ладно!
— И не очень смурнячь, как ты сам говоришь, слышишь? Вани нет, кто теперь будет тебя успокаивать?
Чуть не сказал «ты», и не смог. А она ждала, наверное.
— Ну, будь… До вечера, — сказал я.
Этот телефонный разговор был необходим. Без него мои отношения с Леной вообще становились какими-то фантастически несуразными. Но решиться на него я не мог до часу дня. И это вечернее посещение показалось мне сейчас не очень легким долгом.