Корделия зажала рот салфеткой, замаскировав смех изящной имитаций кашля. Да уж, озверел так озверел.
– Он сказал, что уж этот-то ответ они переведут без труда. А потом запихал это послание в тот же конверт, в котором его доставили, и велел мне лично передать его на цетагандийский флагман. Увидев выражение лица того дипломата, когда до него дошло, я понял, что в жизни ничему так не радовался. Даже сквозь гем-грим было видно, что он побледнел как смерть.
– Боже мой! И что произошло потом?
– Этот тип ни слова не сказал. Но, очевидно, Эйрел был прав насчет того, что они всё поймут. Этот недоумок исчез из делегации бесследно, а следующий их дипломатический представитель был настроен куда более примирительно и… э-э… не благоухал.
– Ты прав. Я никогда об этом не слышала.
– О, исторические хроники очень старательно умалчивают об этой переписке. Причем, насколько я знаю, с обеих сторон. Я счел, что это было проделано идеально, но нужно было самому видеть, как все усугублялось, чтобы оценить эффект в полной мере. И я окончательно понял, что Эйрел сделает для Барраяра что угодно. Без исключений.
– Это… правда.
– За этот жест Эйрелу совершенно было не стыдно. Он определенно сработал и нагнал на цетов страху. Однако же, потом он немного устыдился того, что потерял терпение.
– О да, у него был на этом пунктик.
«Истории про Эйрела, – подумала Корделия. – Постепенно подавляющее, неизмеримое его присутствие в нашей и не только жизни сводится к «историям про Эйрела»«.
– Терпеть не могу говорить о нем речи на публику, – вздохнула она. – Каждая аккуратная, отредактированная вылизанная речь, из которой вырезаны все неподходящие фрагменты, заставляет его выглядеть мельче и проще. Они превращают его из реального человека, которым он был, в символ, который они хотят увидеть.
– Может быть, в символ, который им необходим?
Она отрицательно покачала головой.
– Лично я думаю, что им надо привыкать иметь дело с правдой.
Он поморщился:
— На меня в прошлом и так свалилось слишком много вещей, о которых следовало молчать.
Она кивнула, понимая, то, о чем он так и не сказал.
— Но, черт возьми, как я рад, что мне не приходится произносить эти дурацкие речи.
— О да.