— Все как у людей?
— Ну что вы! Цивилизация добралась и до наших Богом забытых мест.
— А милиция на что? Чтобы не произошло столкновения с «Движением свободных отцов Полыньи»?
— Нет. Очевидно, блюститель идет по своей надобности.
— Этой «надобности», мне кажется, ему уже хватит.
— Вы наблюдательны, Вадим Евгеньевич. Да-с, господин Громыхайлов страдает этой извечной русской болезнью.
— Ну отчего же она только «русская», Густав Иванович? Вы нам льстите.
— Так ведь пьют-с. И страшно. Уверяю вас как врач.
— Да и пусть пьют, коли жизнь такая.
— А какая, Вадим Евгеньевич?
— Да хреновая, мать ее за ногу, Густав Иванович, в кочерыжку.
Вот так, мило и светски беседуя, мы подошли к продуктовому магазинчику, который представлял собой одноэтажное, хотя и чрезвычайно длинное и широкое здание. Внутри помещение было разделено на несколько отсеков, где были и съестные припасы, и хозяйственные принадлежности, и кое-что из одежды, обуви, и даже некоторые ювелирные изделия. У прилавка глазели человек пять-шесть покупателей, а продавщица (она же и хозяйка магазина) сидела за кассой. На ее одутловатом, крутобровом лице глаза полнились какой-то невыплаканной тоской.
— Зинаида Алексеевна! — обратился к ней доктор Мендлев. Я заметил, что у него несколько необычная, осторожная манера общения с людьми, словно он каждого считал своим постоянным пациентом, который передвигается на своих двоих лишь по странному недоразумению. — Не привозили ли еще лекарства по моему списочку?
— Только обзидан и сомапакс, — механически ответила продавщица, заглянув в бумажку.
— Что ж! Давайте хоть это, — вздохнул доктор. — И пять банок шпрот.
Я побросал в сумку различные консервы, выбрал для Милены симпатичное янтарное колечко, расплатился и вышел из магазина вслед за доктором Мендлевым.
— Героическая женщина, знаете ли, — произнес он. — Сына приговорили к расстрелу, а она держится.
— Так ведь он, насколько мне ведомо, бежал?
— Точно-с. — Доктор удивленно вскинул брови. — А ваша разведка неплохо работает.
— Абвер, — отозвался я. — Для того и прибыл, чтобы навести кое-какие справки.
— Какие же?
— По поводу смерти моего деда. — Я решил, что пора переходить в наступление.
— Зайдем теперь в булочную? — предложил доктор, никак не среагировав на мое заявление.
Пекарня размещалась неподалеку. Лотки со свежеиспеченным белым и ржаным хлебом лежали прямо на прилавке, за которым стоял пузатенький дядя с рыжими усами. А над его головой висел красочный плакат: «Коммунистам, фашистам и гомосексуалистам — хлеба нет и не будет!»
— Суровая неизбежность, — согласился я с призывом на плакате. — А как вы определяете — кто есть кто? Вдруг кто-нибудь из них, теряя разум от запаха булки, прикинется демократом?