— Пегги, — сказал он, усаживаясь на кровать, — вам не кажется, что вы довольно-таки упрямая особа?
— Есть грех, есть, — ответила она. — Я вас поэтому и просила, профессор, не тяните меня за рукав. Ладно, хватит.
— Начнем с того, что я знаю, из-за чего вас уволили.
— Ах, Фоли сказал вам, — резко произнесла она.
— Он сказал, что вы халатно относились к делу.
— Что за вздор? — Она сердито вскинула голову. — Я прекрасно знаю, из-за чего они меня выпроводили. Я этого ожидала. Причина все та же. Вы пьете черный, так же, как и я?
— Сделайте милость. Без сахара.
— Ох как вы ко мне снисходительны! И до чего вы бесите меня этой вашей деликатностью и щепетильностью. И всегда-то вы даете мне понять, как я дурно с вами обращаюсь. — Она села, держа в руках чашку с кофе. — Я не хочу вас обижать, Джим. Просто дело в том, что вы невыносимый ортодокс. А впрочем, я сама не знаю. — Она нахмурилась и, склонив голову набок, внимательно на него глядела. — Мне кажется, я к вам несправедлива.
— В самом деле? — оживился он.
— Раз я знаю, что ваши речи меня ни в чем не убедят, отчего мне нравится вас слушать? — сказала она.
— Не знаю.
— Послушайте. У вас что, нет больше в городе знакомых?
— Сколько угодно. Я знаю Карверов и…
— А, да, да, дочка Кэтрин. Вот она вам подходит.
— А вы, оказывается, язва! Ну что ж. Еще я знаю тут Анжелу Мэрдок. Я даже приглашен к ней на прием в воскресенье вечером.
— Анжела Мэрдок. Так, так, так, — сказала она весело. — Ну конечно же, вы будете на вечере Анжелы, где соберутся все наши почтенные деятели. Кстати, Джим, я ведь тоже знакома с Анжелой Мэрдок, с этой милой дамой, известной своей утонченной, уютной терпимостью.
— Я очень уважительно к ней отношусь, — сказал он, — и совершенно с вами не согласен.
— В самом деле? — спросила Пегги.
Он покраснел, с достоинством откинул голову и принял такой величественный вид, что Пегги фыркнула, а потом, не выдержав, громко расхохоталась. Лицо ее сморщилось, в глазах запрыгали бесенята, грудь затряслась от смеха, от такого точно смеха, какой ему так хотелось от нее услышать. Она смеялась до того весело, открыто, заразительно, что ему было решительно безразлично, над кем она смеется, над ним или над миссис Мэрдок.
— Ой, господи, даже в боку закололо! — сказала Пегги.
Она присела, съежившись, потом выпрямилась, но все равно держалась за бок. Тут и Макэлпин расхохотался. Смеясь, он схватил ее, повернул к себе и стал трясти, повторяя задыхающимся от смеха голосом: «Ну что за ребячество!» Но Пегги снова скорчилась, и ему хотелось, чтобы это продолжалось без конца.