В самом начале мая я с гордостью сообщила доктору Дж., что передумала писать жене Кристиана. Как обычно, поначалу я попыталась представить дело так, будто мной двигал исключительно безграничный альтруизм.
— Я много раз садилась за письмо, но так и не нашла верных слов. И вообще, нехорошо вмешиваться в чужую семейную жизнь — тем более что я и так уже это сделала. Пусть разбираются сами.
Доктор Дж. безмолвствовала.
Я призналась, что, когда у меня не получилось состряпать письмо, я подумывала подкараулить его жену на улице и обо всем ей рассказать.
— Вбила себе в голову, что мы с ней — подруги по несчастью. Мужчину, которого мы обе любим, грозит похитить красивая, молодая, уверенная в себе профессиональная разлучница. Я представляла себе, как мы с ней обнимемся, будем утешать друг друга, станем лучшими подругами. Это, конечно, полный бред. — Я покачала головой. — Все-таки мы не в детском саду. Я решила вести себя как взрослый человек.
Я помолчала, она тоже не издавала ни звука. Я раздумывала над своими словами.
Сеанс психотерапии — это время абсолютной, предельной откровенности. Поначалу я ожидала чего-то похожего на исповедь — в уютной, безопасной обстановке снимаешь груз с души и получаешь отпущение грехов. Как же я ошибалась. На исповеди никто не ставит твои признания под вопрос. А на терапии каждое слово подвергается тщательному критическому анализу. Все, что ты говоришь, разбирают по косточкам, чтобы выявить твои тайные чувства, мотивы, желания. Выясняется, насколько ты честна с самой собой. В компании доктора Дж. невозможно было долго отгораживаться от истины — неприкрытой и нередко уродливой. Казалось, каждую мою фразу, каждое слово, каждую паузу, каждую чертову запятую ловят на лету и отправляют под мощный микроскоп, чтобы растащить на молекулы. Во имя благой цели — докопаться до правды. В повседневной жизни очень легко прятаться от самой себя, даже не осознавая этого. В кабинете психоаналитика так не получится.
— Я не написала письмо. Но я сделала кое-что другое, — наконец призналась я, прикрыв лицо руками. — Это не настолько вредно, но все равно ужасно.
Примерно через неделю после злополучной встречи в пабе, когда я пообещала себе, что больше ни слова ему не скажу и уйду с гордо поднятой головой, до меня вновь дошли слухи про эту парочку. Моя решимость развеялась как утренний туман. Я позвонила ему — разумеется, обливаясь слезами, — и рассказала про письма, которые написала и едва не отправила. Я сказала, что даже не подозревала в себе такого коварства; что это совершенно на меня непохоже и что я ненавижу себя за это. Но в следующий раз, заявила я, всхлипывая, я доведу дело до конца. Молчание, повисшее между нами, ощутимо вибрировало страхом, сожалением, изумлением. Он явно был шокирован. И напуган. Помолчав несколько секунд, он сказал: «Только попробуй, и я тебя уничтожу». Я повесила трубку со словами: «Прости меня».