В январе 1924 в Риме состоялось политическое соглашение с Югославией: так называемый «пакт дружбы и сердечного сотрудничества между королевством СХС и королевством Италии». В июле 1925 – подобное дополнительное дружественное соглашение в Неттуно. Муссолини в своей балканской политике, казалось, намерен был идти по стопам Биссолати и графа Сфорца. Конфликт 1923 года с Грецией, погашенный вмешательством держав, выделялся словно случайным и единичным эпизодом. Относительная слабость Италии диктовала фашизму «чувство меры». Опираясь на советы старых дипломатов, его окружавших, Муссолини проявлял умеренность и внешнюю сдержанность.
Но более пристальный анализ тотчас же обнаруживал, что это была не принципиальная позиция, а вынужденная суровыми обстоятельствами, подневольная осторожность. «Целевая установка» правительственной политики все время оставалась по существу иною, – «империалистической» и наступательной. Внутри страны продолжал усиленно воспитываться военный дух. Острому патриотическому подъему не давали улечься, – напротив, его непрерывно возбуждали и питали всевозможными средствами. В народе и общественном мнении систематически поддерживали повышенную температуру.
Как раз в разгаре дружеских переговоров с Югославией, весною 1924, Муссолини в ответственной речи (мэрам коммун) касается вопросов иностранной политики Италии. О чем же говорит он? О международной солидарности, любимой теме нынешних официальных речей? Нет, совсем нет! Он призывает Италию не бояться международной изоляции и смело идти своим самостоятельным путем. «Не бойтесь изоляции – призывает он. – Время от времени тот или иной дурак заявляет, что Италия изолирована. Ну, что же, господа, нужно выбирать! Либо самостоятельная политика, – и тогда Италии придется пережить более или менее короткие периоды изоляции, или того, что так называют. Либо связанность, безнадежная подчиненность, – и тогда вы потеряете вашу автономию… Мы не имеем права верить гуманитарным и пацифистским идеологиям. Чтобы быть готовыми к любым событиям, необходимо обладать армией, флотом, аэропланами…»
За этими воинственными словами крылись и впрямь беспокойные замыслы и великодержавные планы. Стиснутый, затрудненный в действиях жестокими условиями наличной международной обстановки, Муссолини принужден соблюдать строжайшую осмотрительность. Но меньше всего согласен он реально порвать с программой национального расширения. Она – высшая заповедь для него, центр и острие фашистского энтузиазма: «либо Италия взлетит на воздух, либо она будет великой». Постоянно в речах возвращается он к этой теме, пользуется различными предлогами, чтобы напомнить о ней. «Объединение Италии еще не закончилось», – заявляет он в 1923. Но мало объединения, – нужно нечто большее. Средиземное море должно превратиться в итальянское, в mare nostrum. Отсюда прежде всего – активная политика на Балканах и обострение отношений с Францией. Вместе с тем «Италии нужны колонии». И здесь опять – неизбежное столкновение с тою же «латинской сестрой», с французскими интересами по преимуществу.