Так прожила Мария до тридцати четырех лет, молчаливо, с неспокойным выражением лица. Когда она не работала, то казалось, что она не знает, куда девать свои длинные, красные, изъеденные содой руки. Никто никогда не слышал, чтобы она смеялась. Если она и бывала довольна, то лишь когда после тяжелого дня подходила к только что развешанному ею чистому белью, которое пахло свежестью и раздувалось на ветру точно маленькие сверкающие белизной паруса, — тогда выражение ее лица становилось мягким и можно было услышать, как она напевает глухим, слегка гортанным голосом монотонную мелодию из трех нот.
Никто никогда не влюблялся в нее. Она была слишком безобразна. Мамашу Жозафат радовало это обстоятельство. Теперь она могла без страха смотреть в будущее. С тех пор как житейские заботы не терзали ее больше, она почувствовала прилив сил, как в годы молодости. Сбережения росли. Теперь старики могли позволить себе жить лучше, но они так долго во всем себе отказывали и во всем себя урезывали, что потеряли вкус тратить деньги.
Когда Ансельм Луазо, собравшийся в Соединенные Штаты искать счастья, стал распродавать с аукциона свое имущество, старики Лепин решились купить у него корову. Это было из ряда вон выходящее событие.
В награду за труд мамаша Лепин водила Марию два раза в год в лавку, торговавшую тканями, и выбирала отрез черной саржи, из которой девушке шили наглухо закрытое платье с длинными рукавами. Летом саржа заменялась ситцем в цветочках.
Дни проходили один за другим, один как другой. Казалось, Мария Приютская так и проживет всю свою жизнь одинокой в маленьком сером домике стариков Лепин. Но как часто судьба стучится в дверь, когда меньше всего ждешь!
В поселок возвратился сын Туана Ланглуа — Патриций, парень сорви-голова, которому было не по душе обрабатывать землю, вот он однажды и нанялся слугой на почтово-пассажирское судно Канадского пароходства. Теперь он вернулся в свой родной приход, уж очень ему не терпелось похвастаться своими похождениями, пустить пыль в глаза. Он прибыл не один, его сопровождал приятель Кюрли Бошан. Кюрли ходил по всем морям и был бесшабашным малым. Небольшого роста, с гривой вьющихся волос точь-в-точь Иоанн Креститель, он устремлял на людей несколько наивный неморгающий взгляд. Девушки с удовольствием на него оглядывались. Ходил он вразвалку. От матери-ирландки он унаследовал мрачный, задиристый характер. Когда гнев охватывал его, он становился опасным, пускал в ход кулаки, бормотал что-то на своем родном языке или сотрясал воздух градом кельтских ругательств, и жители Сент-Панкраса, хотя и не понимавшие ни слова, слушали матросскую брань как завороженные, как будто из уст его слетали магические заклинания. Что же касается самого Кюрли, то он свысока относился ко всем людишкам поселка и с презрением смотрел на деревенских красавиц. Посудите сами, он знал черных как смоль негритянок, девушек с желтой как лимон кожей, индианок…