Усилием воли Арнольд овладел собой, явно решив обойтись без крика. Он сказал:
— Девочка моя…
— Здравствуй.
— Я приехал, чтобы отвезти тебя домой.
— Мой дом здесь, — сказала Джулиан.
Я стиснул ее плечо и тотчас отошел, решив сесть, а им предоставив стоять друг против друга.
Арнольд, в легком плаще, измученный, взволнованный, казался взломщиком-маньяком. Блеклые глаза уставились в одну точку, губы дрожали, будто он беззвучно заикался.
— Джулиан… уедем… ты не можешь остаться с этим человеком… это безумие… Посмотри, вот письмо от твоей матери, она просит тебя вернуться домой… я кладу его здесь, вот, прочти, пожалуйста. Как ты можешь быть такой безжалостной, бессердечной, оставаться здесь и… ведь вы, наверное… после того как бедная Присцилла…
— А что с Присциллой?
— Так он тебе не сказал? — воскликнул Арнольд. Он не смотрел на меня. Он стиснул зубы, лицо его дрогнуло — возможно, он пытался скрыть торжество или радость.
— Что с Присциллой?
— Присцилла умерла, — сказал я. — Она вчера покончила с собой, приняв слишком большую дозу снотворного.
— Он узнал это сегодня утром, — сказал Арнольд. — Ему Фрэнсис сообщил по телефону.
— Это верно, — подтвердил я. — Когда я сказал тебе, что еду в гараж, я поехал звонить Фрэнсису, и он мне сообщил.
— И ты мне не сказал? Ты скрыл… и после этого мы… весь день мы…
— О-о, — простонал Арнольд.
Джулиан не обратила на него внимания, она пристально смотрела на меня, кутаясь в пиджак, воротник его был поднят, окружая ее взъерошенные волосы, она обхватила руками горло.
— Как же так?
Я поднялся.
— Это трудно объяснить, — сказал я, — но, пожалуйста, попробуй понять: Присцилле я уже ничем не мог помочь. А тебе… Я должен был остаться… и нести бремя молчания. Это не бессердечность.
— Похоть, вот как это называется, — сказал Арнольд.
— О, Брэдли… Присцилла умерла…
— Да, — сказал я, — но ведь я же тут ничего не могу поделать, и…
Глаза Джулиан наполнились слезами, они закапали на отвороты моего пиджака.
— Ах, Брэдли… как ты мог… как мы могли… бедная, бедная Присцилла… это ужасно…
— Полная безответственность, — сказал Арнольд. — Или даже ненормальность. Бездушие. Сестра умерла, а он не может вылезти из постели.
— Ах, Брэдли… бедная Присцилла…
— Джулиан, я собирался сказать тебе завтра. Завтра я бы все тебе сказал. Сегодня я должен был остаться. Ты видела, как все получилось. Мы оба не принадлежали себе, мы не могли уехать, так было суждено.
— Он сумасшедший.
— Завтра мы вернемся к повседневности, завтра будем думать о Присцилле, и я все расскажу тебе и расскажу, как я страшно виноват…