— Не понимаю, — развел генерал руками. — Государство, сам, Андрюша, знаешь, не обижает нас, старых боевых коней, пенсию я получаю порядочную, а денег все время нет. Иногда даже боржом мне не на что купить. Жить, что ли, не умеем…
— Это давно известно, — усмехнулась Лариса.
Максим, стоявший у открытого окна, вдруг лег животом на подоконник, перегнулся и сломил большую ветку цветущей липы.
У Андрея Поликарповича перехватило дыхание. Эти деревья он сам посадил вокруг дачи, пятый год заботливо ухаживал за ними — подрезал, опрыскивал — и теперь, при виде сломанной ветки, ему захотелось крикнуть: «Что же вы делаете!» — но он сдержался.
— Восторг как пахнет, — сказал Максим, пряча лицо в буйный липовый цвет, обрызганный росой. — Лорка, понюхай.
Лариса с усмешкой отодвинула ветку.
— Ты, я знаю, способен ржать весной на сирень, а осенью хныкать над опавшими листьями. И в письма не брезгуешь класть засушенные цветочки.
— Ты дура, — без обиды сказал Максим.
— А где же Людмила Ивановна? — всполошился вдруг генерал. — Люда, где же ты?
— Нет-нет, я не покажусь, пока не приведу себя в порядок, — послышался из кухни голос, принадлежавший, очевидно, женщине молодой, здоровой и крупной.
Андрей Поликарпович понимающе усмехнулся.
— Ну, нам здесь делать нечего, старина. Пойдем-ка в сад, — сказал он, обнимая генерала за плечи.
Когда в прихожей они проходили мимо зеркала, Андрей Поликарпович невольно задержался и сравнил свою тяжеловатую, но еще стройную и осанистую фигуру с вислоплечей фигурой генерала.
«А все-таки и он смотрел на меня так, словно не узнал», — кольнула его ядовитая мысль.
Друзья вышли в сад и сели там у врытого в землю стола. Разговор v них явно не клеился. Андрею Поликарповичу мешало быть непринужденным то, что мысль, причинившая ему минутную боль у зеркала, вдруг стала обрастать множеством подкрепляющих доводов, и теперь он уже чувствовал какую-то разъедающую тревогу, требующую немедленного выяснения истины.
Выручила Люстра — английский сеттер. В то время, как гончие Угадай и Заливай, не отличавшиеся деликатностью и утонченностью натур, совершенно игнорировали гостя, она, с присущей ее породе нежностью, тронула руку Пухова холодным носом и, ожидая ответной ласки, положила голову к нему на колено.
Заговорили о собаках.
— А ты помнишь, как баловались охотой, когда стояли под Оршей? — спросил генерал. — Помнишь мою Сильву? Говорят, у каждого охотника бывает единственная собака, которая всеми статьями ему по душе. У меня вот Сильва была такой.
— Ну и врешь! — возмутился Андрей Поликарпович, непримиримо щепетильный во всем, что касалось собак и охоты. — Твоя Сильва была вислогуза и к тому же ленива, глупа и прожорлива.