— А больше ты ничего от меня не хочешь?
У него сдали нервы и он закричал. — Я же всё тебе уже написал, начальник!
На шее Гулыги надулись вены. В грязной окровавленной гимнастерке, он был похож на загнанного в угол волка.
Он резко осел на табуретку и застонал, захрипел сорванным голосом:
— Пиши сука, что я вас всех ненавижу! Всё вашу масть краснопёрую!
— Права качаешь, мразь штрафная? — бесцветным голосом равнодушно спросил Мотовилов. — На бас меня берёшь? — Он встал, неторопливо поправил кобуру на ремне и вдруг тяжело ударил Гулыгу в висок.
Тот повалился навзничь, вместе с табуреткой. Старший лейтенант неторопливо подошёл к распластанному на полу телу и начал бить его ногами в лицо, живот, в пах…
Мотовилов бил молча и страшно, словно мстил личному врагу.
Звук подкованных каблуков больно бил в мозг. Было похоже, что растрёпанный и потный, перетянутый ремнями человек танцует какой то страшный танец.
Тело штрафника Гулыги помимо его воли и сознания автоматически пыталось сжаться, увернуться от страшных ударов и вжаться в какую-то малюсенькую щель. Наконец хромовый сапог впечатался в расквашенный рот штрафника.
У Гулыги перехватило дыхание, и он захлебнулся тягучей мутью, поглотившей все его чувства.
Танец закончился. Только что плясавший человек громко и запалёно дыша вытирал лицо аккуратно сложенным носовым платком.
Штрафник Гулыга перевернулся на спину, с хрипом втянул в себя воздух.
Мотовилов крикнул:
— Конвой! Увести!
* * *
В подвале заводоуправления, приспособленном под тюремную камеру сидели и лежали на полу несколько арестованных.
Двое сытых конвойных в тяжёлых яловых сапогах занесли избитого Гулыгу и бросили его на бетонный пол у двери.
Заскрежетала закрывающаяся дверь и за спиной лязгнул засов.
Приспособленный под камеру подвал встретил Гулыгу насторожённой и вязкой тишиной. Но тишина была недолгой.
Сидящие в камере люди взяли его под руки и потащили в угол, где на полу была навалено солома и расстелено несколько шинелей. Гулыгу уложили на спину. Поставили рядом кружку с водой. Один из арестованных солдат, пожилой, небритый пробормотал.
— Ничего, оклемается. Меня по молодости и не так били.
Вернулся на своё место. Его дёрнули за полу шинели.
— Тимофеич, давай рассказывай дальше.
Тот, кого назвали Тимофеичем присел подвернув под себя ногу. Вздохнул:
— А чего тут рассказывать… Как комбеды у нас организовали председателем сделался Никита Шубин. Первейший на селе лодырь и злыдень.
Сидевший рядом с ним на полу южанин — чернявый, лицо маленькое, а губы толстые, в пилотке натянутой на самые уши свернул самокрутку и затянувшись несколько раз молча передал окурок своему товарищу, с неприятно синими глазами.