Очнулся Печёнкин только в милиции. Опытная лошадь сама нашла дорогу.
Арестованный приятель исчез, словно канул в воду. Вместе с ним исчез и служебный наган.
Ни приятеля, ни револьвер так и не нашли. Ване дали шесть лет и, как бывшему милиционеру, доверили в лагере должность помощника бригадира.
В лагере Печёнкин заблатовал. Выслуживался перед начальством.
После подъёма раздался сигнал сбора. Морщинистый однорукий дневальный, из бывших полицаев колотил железякой по рябому обрубку рельса, подвешенному на обрывке ржавого троса у штабного барака. Грязная телогрейка на его спине была зашита в нескольких местах белой ниткой.
Вот и сейчас завопил истошным голосом:
— Чего встали, падлы?! А ну давай строиться! А то я вам сейчас покажу совецку власть!
Строились неторопливо.
Лёгкий холодный ветерок слегка шевелил оставшиеся листочки деревца, стоящего у крыльца штаба и в окне чуть вздрагивало мутное стекло.
Пронзительно взвыла сирена, но тут же умолкла.
Прерывистый звон рельса слабо прошел через стены бараков, и скоро затих. Бывшему полицаю надоело махать рукой и бросив железяку, он достал кисет и стал мастырить газетную козью ножку.
Звон утих, за окном висела предутренняя хмарь.
Через полчаса тысяча зэков уже стояла на широком грязном дворе лагеря.
Воры, убийцы, насильники, бытовики и фраера, попавшие по недоразумению. То есть, за кражу колосков, за опоздание на работу, за контрреволюционную деятельность, за анекдоты.
Враги Советской власти, настоящие и мнимые. Вчера бывшие работяги, интеллигенция, городская гопота. Сегодня — возчики, землекопы, живые скелеты, голодные русские мужики, а вокруг — Россия!
На плацу перед строем заключённых Тайшетлага стоял поседевший на конвойной службе капитан в длинной, по фигуре подогнанной шинели.
У него был вид заправского служаки офицера. Он был чисто выбрит, в начищенных сапогах, отражающих лучи неяркого осеннего солнца.
Утро стояло холодное, октябрьское. Стылые солнечные лучи заглядывали в мутные окна бараков.
Пар дыхания серым облаком поднимался над рядами заключённых, оседал на жухлой траве и самих зэках. Словно собачий лай, рвал стылый воздух чахоточный кашель людей.
Лагерь окружен тремя заборами: проволочным, дощатым и из тонких бревен с заостренными верхушками, как в остроге.
За последним острожным забором стоят вышки с охранниками, а по углам — высокие пулеметные.
На вышках ёжились одетые в шинели часовые с винтовками.
Ломаные неровные шеренги зэков в основном были одеты в серые засаленные бушлаты. У них колючие быстрые глаза, озлобленные серые лица. Обросшие, небритые, худые, грязные.