Обуты в разбитые кирзовые сапоги и ботинки, рваные калоши, а то и резиновые чуни с намотанными на ноги тряпками.
Но попадались и жулики, аккуратно выбритые, в чёрных, чистых телогрейках. На ногах начищенные сапоги, с отвернутыми на одну четверть голенищами. Широкие брюки напущены на отвороты сапог. Татуировки на руках, на ногах, на всём теле.
Они вели себя как хозяева, их сторонились.
Лагерники переминались с ноги на ногу, стараясь согреться кутaлись в телогрейки и бушлaты. Короткие реплики, мат, ухмылки, мелькавшие на серых лицах, выражали ту меру тревоги, на которую ещё были способны их иззябшие души.
Лученков томился от предчувствия перемен и усилий осмыслить в себе прожитую жизнь. Зачем он живёт? Для чего? Он смотрел на серые бараки, крытые почерневшими от дождя и снега досками, на дымчато-серые лесистые сопки.
Уже третий год он в лагере и конца не предвидится. Вот если бы спрятаться среди брёвен, которые шофера везут на станцию. А там в какой — нибудь железнодорожный состав и подальше отсюда. А как же без денег?
Украсть!.. Подломить какой нибудь магазинчик на станции и ходу!
Побег из лагеря стал для него навязчивой идеей, целью, достигнув которую начнётся новая жизнь.
За бараками запретная зона. Налево располагался карцер, направо — санпропускник, сзади вахта. Отгороженный от лагеря колючей проволокой лазаретный барак. В нём четыре отделения: терапия, хирургия, туберкулезное и инфекционное. Чуть в стороне находится землянка — морг. Дверь морга распахнулась, и два санитара в грязных медицинских халатах надетых прямо на телогрейки вынесли деревянный щелястый ящик, сколоченный из неоструганных досок.
Ящик похож на сундук пирата Флинта. Но там не сокровища. Окоченевший труп с прицепленной к большому пальцу ступни фанерной бирочкой, которую потом прибьют к колышку и вобьют в могильную грядку на зэковском кладбище.
Ящик пронесли позади строя. Головы заключённых интуитивно поворачивались вслед. Каждый думал об одном и том же «Ну вот ещё один примерил деревяный бушлат».
У каждого из заключённых за спиной аресты и суды, никчемная, разрушенная жизнь, голод и побои. Впереди долгие годы неволи, этапы, работа с кайлом и тачкой. Неудивительно, что каждый из них примерил этот ящик на себя.
Рядом с капитаном ещё два офицера и старшина. Лагерное начальство неуверенно топталось за их спинами.
У серого забора стояли автоматчики. Овчарки сидели у их ног, готовые поймать, повалить, придушить.
Лица конвоиров не столько равнодушны, сколько растерянны. Что-то случилось.
В лагере всегда чего то ждали. То скорого прихода американцев. То амнистию.