А Гулыга вновь возвращался к лифчику, добавлял новые детали, останавливаясь, стараясь припомнить новые подробности, о том какие у девушки были волосы, как она встряхивала головой, как оборачивалась назад и какими глазами смотрела на него.
Такой короткий путь, который занял может быть минут пять или семь, но рассказ с подробностями занял полчаса.
Его рассказ был правдой от начала и до конца. Эта правда всех покоряла. Поначалу он смущался и кое-что опускал, но потом привык и говорил уже о всех деталях с удовольствием.
Закончив рассказывать Гулыга замолчал, потом похлопал себя по карманам.
Швыдченко подал ему кисет. Гулыга заскорузлыми пальцами развязал расшитый узорами кисет, достал сложенную гармошкой бумагу.
Желтые пальцы с порыжелыми ногтями насыпали на мятую бумажку табак.
Свернул толстую самокрутку, склеил языком, и тут же Швыдченко поджёг ему спичку.
Потом крутанул раза два тесемкой — завязкой.
Кто — то из штрафников хмыкнул.
— На войне самое паршивое — это мины, вши и отсутствие курева.
Гулыга исподлобья глянул на Швыдченко. Тот недовольно кинул кисет на стол.
— Давай налетай, у кого совести нет!
Через несколько минут кисет вернули. Пустым.
Швыдченко огорчённо подержал его в руках. Спрятал в карман. Протянул огорчённо:
— Да-аааа! То что не заложено членом, не вобьешь и дрыном.
В зыбком сумраке землянки густо клубился сине-сизый махорочный дым.
Лученков допил кипяток из консервной банки, заменявшей кружку, снял гимнастёрку, разложил её вместе с портянками под собой на нарах, чтоб подсушились, влез руками в шинель, натянул на голову шапку и почти сразу задремал, слыша сквозь сон, как кто-то из пополнения пытает сержанта Павлова. Он был кадровый, ломал уже вторую войну. В штрафную попал после того, как вышел из окружения.
— Степаныч, а правда, что немцы боятся штрафников?
Павлов вздохнул. В полумраке землянки были заметны белки его глаз.
— Я тебе скажу так. Истории о том, что у немцев трясутся поджилки при виде атакующей — штрафной роты придумали политруки. Но ты им не верь. Это у них работа такая, надо же белый хлеб, который они в тылу получают, отрабатывать.
Я думаю, что немцам глубоко плевать, кто на них идет в атаку. Им какая разница, кого косить из пулемётов. Пуле ведь всё равно, кто перед ней штрафник или не штрафник.
У нас злость, потому что нечего больше терять.
А немцы воюют грамотно. Потому у них и потерь в разы меньше.
Но ты смотри. Я тебе этого не говорил. Здесь тоже, стукачи не дремлют. Здесь и даже больше, чем в обычных частях. Ты чихнешь, а особист уже знает.
Лученков и сам знал, что в обмен на прощение грехов в роте вполне может найтись человек, который согласится стучать оперуполномоченному «Смерш» Мотовилову. Хотя бы тот же Швыдченко, мечтающий вырваться из штрафной и выжить.