Нет, погодите, я… Понимаете, это словно черный занавес… Последнее время, когда мне задают вопросы, он иногда падает… Значит, спрашиваете, как у нас все было по вечерам? Я теперь не могу себе представить его лицо… Пуля прошла через верхнюю челюсть… разорвала сверху донизу… попала как раз в то место, где у него над губой черная щеточка… я бритвой ее… Нет, я не целилась, вот это неправда! Я даже не знала, что он заряжен… Я просто оборонялась… Бессмысленный спектакль все, все…
Необходимая оборона? Да, да, одну минутку. Звонило, звонило каждый вечер. Этот дьявол приучил меня закрывать за ним все щели. «Смотри не вздумай никого впускать!..» Я ему открываю. Едва дверь открыта, он поворачивается ко мне спиной. Не крадется ли кто за ним? Не прошмыгнул ли кто украдкой? Пятясь задом, он вступает в холл, захлопывает дверь и закрывает ее на цепочку и лишь тогда оборачивается и глядит мне в лицо. Прислонившись спиной к двери. «Добрый вечер!» — говорит он, но звучит это так, словно он спрашивает: «Ну ты небось опять чего-то натворила?» Я молча киваю. Он устремляется вперед и при этом всегда старается не коснуться меня, я для него преступница, низкое существо. Размашистыми шагами — к дверям гостиной. Бесшумно открывает и закрывает снова. Я про себя ликую. Вы только представьте себе каждый вечер его разочарование: ведь он каждый раз втайне надеется, что кто-нибудь или что-нибудь… А тут все, как на грех, в полном порядке!
Внося в комнату ужин, я слышу сопение — уж верно, он лежит где-нибудь на спине под своей моделью. «А, чтоб тебе пусто было» — его излюбленное ругательство, и потом сопение. «Есть пора!» — выкликаю я. Он яростно хрюкает, но тотчас вылезает из-под модели и садится за стол.
Любезно? Какое там любезно. Наоборот. Просто он хотел как можно скорей развязаться с ужином. Он жевал, жевал и безостановочно барабанил пальцами по столу, ни разу не поднял взгляда, ни разу не сказал «спасибо». Еда стала для него тягостной необходимостью. Такие, как он, ненавидят все, что становится между ними и их безумием, все как есть, я хочу сказать — такие, как он, то есть ненормальные. Да он бы растоптал мои глаза, как… как кротовый холмик, окажись я у него на дороге. Он воспринимал слухом только одно слово — «вокзал», он только его понимал, он накалывал голубцы на вилку, словно это был кошачий помет. Помню, я однажды спросила его, понравилась ли ему моя стряпня.
«Лёчбергер — мастер своего дела! — ответил он на мой вопрос, не переставая уписывать голубцы. — Как по-твоему?» В ту пору он тянул линию через Бернские Альпы, а Лёчбергером окрестил шеф-повара, которого купил у Бахмана и вмонтировал в вагон-ресторан Берн — Бриг.