Помыв посуду, я включаю радио, хотя и не на полную громкость, чтоб был слышен живой голос, потом иду в гостиную, протискиваюсь с вязаньем в узкий проход между стеной и моделью, сажусь на табуретку. Теперь Лока немного отпускает страх: теперь я у него под надзором. Иногда он даже насвистывал старомодные шлягеры вроде «Стамбул — Константинополь» или даже обращался ко мне: «Готово!»
«Что готово-то?» — думала я про себя.
«Полюбуйся, Тендерчик, линия до Романсхорна завершена, чтоб тебе пусто было! Вот только завтра надо скоренько прикупить у Бахмана три тормозных упора, не то мои экспрессы прямиком сиганут в Боденское озеро. Если, конечно, до завтра ничего не случится. Углядеть трудно».
«Да», — отвечаю я.
Он стирает пыль с озера либо начинает прокладывать очередной кабель — не настоящий, разумеется, а проволочку.
«Нет, так ничего не выйдет. А ну, Тендер, перешли-ка мне с „Часовщиком“, — (так назывался у него один поезд), — перешли-ка мне с „Часовщиком“ тормозной упор из тупика в Валлорбе. Прицепишь платформу, а того лучше, возьмешь полувагон из депо и зажмешь упор между стойками. Сейчас переведу стрелку».
«Да», — говорю я.
Он нажимает какие-то кнопки, достает форменную фуражку начальника станции и водружает ее себе на голову. Когда я готова, он подает мне знак щитком и включает ток.
«Все Управление швейцарских дорог могло бы равняться на Фрица Бонера», — возвещает он, когда поезд автоматически меняет направление в Лозанне и Цюрихе. На въезде в Романсхорн он вырубает ток и хватает тормозной упор. Я продолжаю вязать. Вдруг он вопит: «Семафор 84, путевой сигнал 3, немедленно поднять! Ты что, оглохла?» Судя по всему, поезд надо отправить назад. Я щелкаю контактами на распределительном пульте и переключаю ток. Поезд трогается. Он провожает поезд глазами. Вроде бы все идет как должно. Изменение маршрута — через Берн (вместо Биля), — кажется, тоже удалось, и тут происходит катастрофа. Между двумя домишками и церковкой, изображающими Берн, поезд проскакивает в южном направлении. Мы забыли перевести стрелки. Фриц делает гигантский прыжок к распределительному пульту и вырубает ток. Потом он ныряет под модель, откидывает крышку люка под Эмменталем и дрожащими пальцами снимает поезд с неправильного пути. Он сам виноват. Правда ведь? Вы согласны со мной? Но он слишком труслив, чтобы признать собственную вину.
«Бабье, оно все безмозглое, — шипит он сквозь зубы, — чтоб тебе пусто было, не будь меня, не избежать бы столкновения в Шпице с „Оберлендером“. Крови было бы… Но тебе на все плевать…» И он злобно глядит куда-то вбок. Иногда он добавляет еще несколько слов про чувство долга и про то, что это занятие только мужчинам под силу. Я уже предчувствую, ночью он расквитается со мной за свою ошибку…