Она «спала с тела», как говорят в здешних местах. Об этом много толковали в деревне, тут кое-что знали. В ноябре она несколько дней пролежала на обследовании в окружной больнице в Айнзидельне. Об операции, сказали врачи, теперь уж и речи быть не может. Ей дали с собой капли от боли — три раза в день пластмассовую мензурку с наперсток, наливать до нацарапанной черты. С середины декабря она стала принимать их чаще, чем положено, а на черточку уже и внимания не обращала. Когда в новогоднее утро учитель пожелал ей счастья в наступившем году, она сказала, что чувствует себя немного усталой и просит, чтобы ей принесли («Но только прямо сейчас!» — крикнула она) новую бутылочку капель. С тех пор учитель каждую неделю ездил с «Почтой» в Айнзидельн, чтобы запастись каплями в аптеке Святого Ангела.
Рецепт выписывал Турок, доктор Мехмед Азан, — тут неподалеку, в Виллерцеле, у него был частный прием. Вскоре Турок стал появляться в доме учителя, не дожидаясь его приглашения. Жена учителя теперь все больше лежала и лишь изредка на костылях выходила на кухню. Костыли она взяла взаймы у старой Фридель, той, что в иные времена была тут в деревне повивальной бабкой. Из дому жена учителя — в деревне ее называли Тессинкой[75] — давно уже больше не выходила. Как-то в субботу после уроков она показалась в дверях школы раньше обычного. В одной руке тащила ведро и тряпку, другой опиралась на костыль — она и сама еле тащилась. С того дня классная комната так и оставалась неубранной. Но какое-то время в деревне еще говорили, что Тессинка скоро поправится.
Так как учитель обычно был дома, когда приходил врач, тот старался незаметно сунуть коробочку ей под подушку или, болтая с учителем, запихивал ее в рукав ночной рубашки. Она была так рада, что учитель ничего не знает про эту коробочку. Свечи притупляли боль, снимали ее остроту. Но теперь учитель, строго следивший прежде за приемом капель, больше уже на нее не сердился. Он понял, что его контроль потерял всякий смысл. Он даже выпросил у аптекаря лишнюю бутылочку и однажды вечером поставил ее на тумбочку возле кровати жены — в подарок. Он сожалеет, сказал учитель, но ведь он хотел как лучше, ведь он все надеялся, что она скоро поправится. Да, сказала жена и улыбнулась, она тоже надеется.
С конца января ни капли, ни свечи больше уже не помогали. Когда учитель был в школе, она иногда громко вскрикивала. Она запихивала в рот простыню или сжимала зубами свой требник, чтобы задушить крик, и все-таки его слышали в деревне. Тессинка, поговаривали старики, теперь уж недолго протянет. Перешептывались, кивали в сторону учительского дома: «Сухотка у нее, а то, может, чахотка. Бедняга учитель, жена у него помирает…»