На следующий день колокола ста тридцати двух церквей городка поднимают оглушительный трезвон, и Жан-Поль Даллю, пошатываясь, занимает свое место в процессии.
Но для него уже слишком поздно.
Теперь он сидит, навалившись на стол в кафе «Кедр», у самой двери, и голова его покачивается над пивной кружкой.
— Идти в процессии в праздник Тела Господня — этого мало. Надо еще вести себя прилично!
Хозяин кафе отбирает у него пиво и преспокойно подталкивает к выходу.
Жан-Поль оборачивается к стойке.
— Мари-Анж!
Головка в ореоле золотых волос делает знак: нет.
— Хватит пить, — говорит хозяин. — Все остальные еще в соборе. Иди к ним. Сюда можешь прийти потом. Стоило, конечно, участвовать в процессии, чтобы потом напиться до бесчувствия.
Это правда, остальные еще в соборе. Главный портал открыт, слышатся звуки органа, пение; в узких улочках музыке вторит эхо. Кафе «Лебедь», кафе «У моста», кружка пива, две кружки, воздух дрожит от зноя, солнце наливается страшной обжигающей желтизной, от которой застилает глаза и трясутся руки.
— А я видел епископа, и совсем близко.
— Ну да, ты видел епископа. Как же получилось, что ты не пошел за ним в собор?
— Мне наплевать, я видел епископа. И солдат. Они дали залп салюта на Большой улице. Из окон свешиваются скатерти и ковры. И столько золота повсюду!
Кафе «Крест», кафе «Аист», воздух дрожит от чудовищной жары, солнце пьянит сильнее, чем пиво.
— Как гремели фанфары! А епископ, черт возьми, он ведь мне руку для поцелуя протянул!
Так взывает глас Жан-Поля Даллю в одиночестве и печали. На крышах полощутся флаги, органы ревут, хоры надрываются, епископ благословляет. За столиком кафе — одного, другого, третьего — буйствует многогрешный избранник, думавший, что узрел знамение в вечернем сумраке, его тошнит, и он рыдает в ярком свете дня, среди не верящих ему праведников.
ЛАДНО, ЛАДНО
Перевод с французского Н. Кулиш
В это снежное утро он остановил ее. И теперь с гневом смотрит на слишком загорелое лицо: белокурый пушок как ореол вокруг смуглой кожи, прорезанной крохотными морщинками у подбородка и вокруг глаз. Тридцать девять лет. Лора. Его жена. Зачем он остановил ее?
Было пасмурно и влажно. Этим утром под ноги стлался тающий снег, мост облепила корка заледеневшей грязи, деревья на эспланаде в ста метрах отсюда кажутся обвислыми тряпками. Он мог пройти мимо торопливым шагом, вежливо поклониться — и все… Теперь ловушка захлопнулась, время остановилось и воцарилась печаль.
— Как дела у Патрика?
Они долго сидели молча перед кружкой пива, сначала украдкой посматривая, а потом разглядывая друг друга с ненавидящей нежностью, которая связывает их крепче, чем обоим хотелось бы. Он знает, что голос его выдал.