Карл благодарно коснулся рукой ее головы — и Жанна разрыдалась. И тогда затрубили трубы, а собравшийся в соборе народ закричал:
— Радостная весть! Радостная весть!
Новый король опустился на богатый трон, положил на подлокотники руки. И только самые близкие в эту воистину торжественную минуту могли заметить, что взгляд Карла Валуа изменился. Стать прежним ему уже было не дано…
Высоко подняв голову, Карл Седьмой оглядел присутствующих, и в первую очередь — своих приближенных. Да, все изменилось! Каждый в его государстве называл его «королем», но далеко не все верили в это! Даже самые близкие! Даже Орлеанский Бастард и Алансон! Некоторые до сих пор считали, что настоящий, законный король — в Англии, в плену, и это — Карл Орлеанский. Но что грезить о том, кого никогда не увидит земля Франции? Он же, Карл Валуа, от которого отреклись отец и мать, назвав его ублюдком, всегда был запасным вариантом. Но теперь все изменилось! Пророчество Жанны сбылось — и капли древнего мира упали на его чело, окропили его тело! Дело сделано — теперь никто не усмехнется за его спиной. А усмехнется — поплатится головой! Да будет так!
…День коронации заканчивался. Многих отпрысков знатных родов и простых оруженосцев, отвагой прославивших свои имена в Луарской кампании, посвятили в этот день в рыцари. Рене Анжуйский принял посвящение от графа де Клермона. Жиля де Рэ король сделал маршалом Франции. Что до простого народа, то он ликовал, набивая животы дармовым угощением и наслаждаясь дешевым вином, расставленным в бочках по городу.
К большому сожалению Жанны, Рене Анжуйский вскоре намеревался вернуться домой — в Бар и Лотарингию. Бургундские банды не давали покоя его владениям. На время Жанну собирались покинуть Бертран де Пуланжи и Жан де Новелонпон. Робер де Бодрикур, приехавший на коронацию, тепло обнявший Жанну, лично собирался увезти своих рыцарей — их боевые таланты понадобились ему в Вокулере.
Но Деве Жанне было не до сантиментов. Даже счастливый праздничный день она проводила в трудах.
— Герцогу Бургундскому, семнадцатого июля тысяча четыреста двадцать девятого года, — продиктовала она отцу Паскерелю первые строки письма. — Иисус, Мария!..
Темнело. Двор уже давно бражничал на пиру, посвященном великому празднику, а Жанна все еще сочиняла послание человеку, которого искренне не любила, но готова была простить, если он одумается и встанет на путь истины, поверенной ей Богом. Иногда она улыбалась выдуманным оборотам, и вместе с ней улыбался отец Паскерель. Наконец духовник Жанны выправил текст, и девушка сказала: