– Но не всегда же вы так поступали,– говорит мадам Мюрзек всё с той же опасной вкрадчивостью, словно стараясь нащупать наиболее уязвимую точку, чтобы безошибочно нанести удар.
– После того как Майк уехал в Мадрапур – всегда. Я целые дни валялась с сигаретой на постели и читала полицейские романы.
– Но послушайте, дитя моё,– говорит Мюрзек ласковым тоном, призванным немного смягчить высказываемое ею порицание,– ведь так бездельничать непростительно.
– Я не бездельничала. Я ждала.
– Чего же вы ждали?
– Я ждала Майка. Когда полгода назад Майк меня бросил, он возвратился в Соединённые Штаты, а потом написал мне, что на средства какой-то компании, которая ищет золото, отправляется в Мадрапур.
– Золото в Мадрапуре? – с удивлением спрашивает Блаватский.– Вы знали об этом, Караман?
– Никогда об этом не слышал.
Они глядят друг на друга, потом на Мишу, но, видя, что их короткий обмен репликами поверг её в явную растерянность, замолкают.
Теперь беспощадные синие глаза Мюрзек вспыхивают. Преувеличенно слащавым тоном она обращается к Мишу:
– А этот Майк…– Она прерывает себя, потом продолжает с фальшивой доброжелательностью: – А этот Майк, я полагаю, ваш жених?
– В каком-то смысле да,– отвечает Мишу.
– И этот Майк,– говорит Мюрзек, наклоняясь вперёд и нервно сплетая на коленях свои худые пальцы,– и этот Майк,– говорит она с любезной улыбкой, которая обнажает её жёлтые от никотина зубы,– написал вам из Мадрапура?
– Нет,– говорит Мишу и внезапно пугается, словно тоже догадалась, какой удар ей собираются нанести.– Майк,– продолжает она с виноватым видом,– вообще редко пишет.
Мюрзек облизывает языком пересохшие губы.
– Выходит, Майк не просил вас приехать к нему в Мадрапур?
– Нет.
Мюрзек выпрямляется и, вытаращив горящие глаза, обращает к Мишу свою жёлтую физиономию.
– В таком случае,– говорит она тихим свистящим голосом,– откуда вы знаете, что застанете его в Мадрапуре, когда вы туда прилетите?
Мишу открывает рот, но не может произнести ни слова, у неё опускаются углы губ, лицо дрожит, будто она получила пощёчину.
Всё, что происходит следом, надрывает нам сердце. Мишу смотрит на мадам Мюрзек с умоляющим видом, словно она одна может восстановить то, что сама же с таким искусством разрушила. Но мадам Мюрзек не смягчается. Она молчит, опускает глаза и, чуть заметно улыбнувшись, проводит ладонью по юбке, точно желая её расправить. Не знаю почему, но этот жест окончательно делает её для всех ненавистной.
В холоде, сковавшем салон после реплики Мюрзек, мадам Эдмонд встаёт, и ещё до того, как она успевает шагнуть вперёд, мы уже знаем, что сейчас она пересечёт круг и направится в туалет. Это одно из неудобств кругового размещения мест: никто не может облегчить мочевой пузырь без того, чтобы об этом тут же не узнали все остальные.