– Док! Ну, вы меня удивляете! Так ведь известно за что. За то, что, по мнению друзей,
неосторожно стало вам известно что-то, что мог в сознании или в бреду пострадавший вам
поведать.
Владимир Максимович несколько секунд соображал.
– Во-первых, какая может быть опасность от пациента, который лежит в реанимационном
отделении? А во-вторых, кто он?
– Вот это я и хочу узнать от вас.
– Так что, по-вашему, я скрываю от правоохранительных органов какого-то бандита? –
оскорблено возмутился доктор.
– Вот именно, – полушутя ввернул Федор, – какого-то. И сейчас вы мне скажете – какого.
Возьмите документы, и там все выясним. Все, что было при нем, мне для осмотра. Я вас жду
возле реанимационного отделения, – сказал он и вышел.
Отделение находилось в конце коридора обозначенного огромным щитом с черной
надписью подвешенного цепочками над головами входящих. Федор Пантелеевич сел на
мягкий топчан у двери. После активной прочистки мозгов, как любил в случае с доктором
говорить своим коллегам майор, реакции ждать приходилось не долго. Да и теперь не
пришлось. Главврач и сестра с целлофановым мешком – вещами больного – на превышающей
скорости, с какой в медицинских покоях никогда не перемещаются, шли без оглядки
прямиком к двери. Доктор остановился возле Федора и демонстративно показал ладонью на
мешок.
– Хорошо, Владимир Максимович. У вас есть, где закрыть это на время нашего осмотра?
– Пойдемте. В прихожей шкаф вас устроит?
– Безусловно.
Они вошли вовнутрь. В прихожей на столе он вытрусил содержимое из мешка. Были
брюки и светлая рубашка в коричневую полоску с засученными рукавами. На воротнике –
кровь. В карманах брюк обнаружилось удостоверение копия в копию, как и Федора. В первую
секунду охватило недоумение. Но тут же с издевкой посмеялся над своей легковерностью:
сработал автоматизм привычки. Удостоверение было на имя Воловича Юрия Владимировича.
Существовал ли в Комитете работник с таким именем? Еще предстоит узнать.
91
Они зашли в палату. На функциональной кровати лежал под капельницей, с подключенным
аппаратом искусственного дыхания огромных габаритов с широким безобразно скроенным
лицом и глазами навыкате мужчина. В какой-то момент бесстрастному работнику
ответственного государственного учреждения стало не по себе. Если в своей работе Федор к
кому-либо и проникался сочувствием, жалостью, сердечным содроганием, то это дети. Чьи бы
они ни были. Дети – его слабость и нерв, обрыв которого приравнивался к собственной
жизни. В крутых обстоятельствах, если в оперативной ситуации оказывается замешана жизнь
ребенка, он мог бездумно натворить много глупостей. Но в какую-то секунду ему стало не по