яру на краю поселка… Наши дети были ловчее нас. Они перебирали порченный мерзлый
картофель. Если не пахло гнилью, значит, такой «продукт» годился для оладий на рыбьем
жире. Жира этого тогда в войну было вволю… У моего были знакомые девчонки и мальчишки,
с которыми ходили добывать… И вот, – тетка Мария запнулась, украдкой тронула пальцами
висок, – об этом вспоминать как-то… тяжко. Они, эти малые горемыки, делили между собой
все, что находили на этой вонючей куче, поровну. .
Павел пожал плечами и осторожно промолвил:
– При чем тут. . Теть Мария! Ты, теть Мария, прямо в крайность. Что ж тут хорошего?
– Хорошее-нехорошее, а понимали друг друга, – расстроено отозвалась Мария. – Да и то
ведь, своими силеночками добывали себе на жизнь. Не чужим горбом. То-то не стали
равнодушными. Да в них, в этих мальцах, не бог весть что – тепло земное родилось,
понимание твое… А ты говоришь – «нехорошее»!
Мария замолкла, опустив глаза. Казалось, она увидела там, на полу, что-то неожиданное и
одновременно – грустное. Борька всегда с удивлением смотрел на бабу Марию. Ему
представлялось, что все ее обижают, а она молча смеется в глаза людям, и в ее взгляде было
столько силы, что слова казались лишними.
– Я это говорю к тому, – заметила Мария, – что наши дети все одно, что та вертушка… Ты
ее по ветру пустишь, а она вернется и по тебе же ударит, если не поймаешь.
– Я знаю, бабушка! Это бумеранг, – вставил Борька.
– Это как же понимать? – с нескрываемым интересом спросил Павел.
– Да так. Как хочешь, так и понимай. Главное, не остался бы, – она кивнула на Борьку, – с
холодком на всю жизнь.
Павел хохотнул, растянув в небрежной улыбке пухлые губы:
– Не, теть Мария. То пусть добренькие… так себе живут. А надо с оглядочкой, без зёва. Ты
возьми своего соседа. Не растерялся мужик, отнял у тебя кусок земли. У хорошего человека
отнял. А кому лучше стало жить – тебе или ему? – Он усмехнулся, минуту помолчал, привлек
сына к себе.
Борька, прильнув к отцу, неотрывно смотрел на бабу Марию и, может быть, думал о земле,
на которой Старшина посадил свои деревья и теперь снимает с них урожай. Земля бабы
Марии, а деревья соседа. Чьи же яблоки и сливы? Он давно об этом думал, да только не было
подходящего момента спросить у отца.
75
– Добренькая ты, теть Мария, вот и все. А доброта – она нам ни к чему. Сам не возьмешь –
другие не дадут.
Мария поднялась со стула, вытерла о фартук руки, словно только что оторвалась от корыта
со стиркой, и пошла к двери, проговорив:
– У тебя, Павел… отношение к жизни какое-то… иждивенческое. Не по мне это.
– Не по мне… – вполголоса протянул Павел так, для себя, для очистки совести, – земля