Несколько секунд Андрей Иванович размышлял о судьбе Лещева. Нет, угрызения совести его никогда не мучили. О роли, которую в его судьбе сыграл Мирошкин, Лещев не узнал. А Андрей как-то сразу успокоил себя: «Так было надо». Да и Плещеева по большому счету оказалась права. Но как странно устроен человек! Только он начал вспоминать прошлое и тут же «переехал» на себя, припомнилось, как сам начал искать работу на том же третьем курсе, как долго мучился историей с Викторией, а образ девицы в «лосинах» на свадьбе однокурсников вызвал массу других ассоциаций…
После разрыва с Ильиной Мирошкин чувствовал себя вывалявшимся в навозе. Воспоминания изводили. Все, даже то, что раньше казалось безусловно замечательным, представлялось теперь в самом отвратительном свете. Сама Вика виделась малосимпатичной и коварной. Тянуло к «чистым» людям и «хорошим» занятиям. И он впрягся в учебу с таким азартом, что получил в зимнюю сессию все экзаменационные отметки автоматом. Серьезно Мирошкин продвинулся и в научном плане, впервые обратив внимание на фигуру принца Густава и добившись благосклонного внимания Плещеевой. Будь Андрей более тонко организованной личностью, он, может быть, вообще, в соответствии с заветами Плещеевой, что называется, «ушел в науку», как уходят в монастырь. Но для такого поворота в сознании был нужен еще какой-то дополнительный стимул. Увлечение религией, например, в таких случаях действует безотказно. К счастью (или к несчастью, кто знает?), Андрей был равнодушен к вопросам веры. Нет, он, конечно, тогда уже верил в Бога, но история Христа была для него только историей, а православное духовенство, занявшееся возвращением себе собственности, раздражало. Занимаясь в семинаре Плещеевой, Андрей слишком много узнал по истории раскола и с тех пор остался при мнении, что наиболее верующая и принципиальная часть православных пошла тогда не за Никоном. Не привлекали его и сектанты. От наводнивших вдруг Москву странных молодых людей, пристававших к прохожим с предложением почитать Библию, Мирошкин отмахивался как от мух или от нищих — последних в столице также стало огромное количество. И, самое главное, к женщинам Андрей не охладел. Ему, как и раньше, хотелось секса, правда, теперь он надеялся стать более осмотрительным в выборе и с «откровенными шалавами» не связываться.
В библиотеке по-прежнему мелькала Лариса, она, как и раньше, была ему интересна. Андрею даже казалось, что и девушка не прочь с ним наконец познакомиться, но проклятый вопрос — «а что я с ней буду делать» — не давал ему покоя. Лето осталось позади, Нина Ивановна вернулась с дачи, на одной «романтике», ясно, «далеко не уедешь». Хотелось вдруг предстать перед Ларисой «принцем», закрутить красивые отношения, чтобы и он, и девушка потеряли головы, а она готова была пойти за ним на край света. «Для всего этого нужны деньги, а их у меня нет», — грустно размышлял в те дни Андрей. Инфляция превратила его стипендию в такую мелочь, что ее хватало на покупку нескольких книг, — Мирошкин начал тогда собирать библиотеку — у родителей денег также не было. Вещи, купленные Андрею матерью к началу первого курса — пара свитеров и приличные джинсы, — за два года истрепались и стали коротки. Когда наступила зима, положение начало казаться катастрофическим — куртка, в которой он ходил еще в школе, была безобразной, единственные зимние брюки испачкались и также износились. Но особенно убого выглядели сапоги, которые Андрей таскал уже третий сезон, носки у них стерлись, закрасить их не представлялось возможным — сапоги имели какой-то ярко-рыжий цвет, и подобрать к ним крем никак не получалось. А вокруг меж тем неслась яркая жизнь периода первоначального накопления, с ее вдруг возникшим магазинным изобилием. И на фоне этого пира для избранных сам себе Мирошкин рисовался в убогом свете.