— Этого не может быть, — сказала я уверенно. Или мне лишь показалось, что уверенно, потому что двойник отца Гидеона насмешливо поднял бровь.
— Мой хозяин — Император, — сказал он, — Да продлится бесконечно его жизнь, и да утвердится его престол над всем миром. Я бы мог солгать тебе, но, как я уже сказал, не люблю убивать людей, чьи души потом целую вечность будут мучиться в неведении. Можешь считать это моим видением добродетели.
Я поняла, что пугало меня больше всего. Не слова страшного человека, который нависал надо мной. И не собственная беспомощность. А то, что личина отца Гидеона не была для него искусственной змеиной кожей, которую он натянул поверх собственной. Это и был отец Гидеон. Я узнавала его в движениях губ, во взгляде — внимательном и в то же время немного уставшем — в том, как он жестикулировал во время разговора. С этим человеком я говорила прежде. И это было самое страшное. Каким бы ни был настоящий отец Гидеон, которого я уже никогда не узнаю, именно этому человеку я доверяла свои мысли, свои надежды и свои страхи. Он утешал меня в минуты, когда меня оставляла надежда. Он шутил, подбадривая меня. Он давал надежду. И не было никакого чудовища рядом со мной. Только он.
— Значит, тайная гвардия Императора? — спросила я машинально.
— У них свои заботы. Не гвардия. Монашеский Орден «Signum Fidei[24]».
— Не слышала о таком.
— Уверяю, о нем не слышал даже Его Высокопреосвященство. Может, только сам Папа, и то… — он неопределенно пошевелил пальцами.
— Священники выполняют тайную волю Императора?
— Это Устав нашего Ордена. И… некоторых других. Мы — слуги Императора. Я имею в виду, настоящие слуги. Мы не правим землями от его имени, не носим гербов, не живем в фамильных замках. Мы есть его воля, — лениво-доброжелательный тон его голоса при этих словах исказился, стал звенящим, как закаленная сталь, — Земное воплощение его воли.
— Чересчур громко звучит для банды тайных убийц, — сказала я, не сдержавшись, — Но, видимо, благотворно сказывается на тщеславии.
— Я лишен тщеславия, как и мои братья. И ты зря надеешься меня оскорбить. Я умею держать чувства в руках. О, я много чего умею. Я — инструмент Императора, и, без ложной скромности, один из лучших. У меня не было ни одного провала за последние восемьдесят лет, а это о чем-то свидетельствует.
Он что-то говорил, но я не слышала его слов. Сейчас меня занимали собственные мысли. И весьма безрадостные.
Я была беспомощна, и он знал это. Ламберт и Бальдульф лежали без движения, как сломанные куклы. Клаудо стоял за моей спиной. А сама я не могла поднять и зубочистки. Лишь лишенное воли тело. Вместилище для чересчур пылкого духа. Ничего более.