Тут я вспомнил про так и непонятый мной пассаж из «Трех столиц» Шульгина. Тот, что про сложившееся в триэсэрии саморазделение публики на более чистую в первом вагоне и ту, что попроще — во втором. Рассказал про это Александре — и получил, наконец, удивляющий простотой ответ:
— Да по привычке!
Оказывается, до революции первые вагоны трамваев были вагонами первого класса. Для Шульгина и его читателей-эмигрантов, в отличие от меня, данная «мелочь» представлялась очевидной и не требовала объяснений.
Между тем дома вокруг становились все выше и солиднее, поток людей на тротуарах дошел до состояния «впору вводить, ставить знаки и движение по полосам», а плотно забитая гужевым транспортом дорога подсказывала, что слухи о забое всех лошадок на мясо оказались сильно преувеличенны. Мы явно подъезжали к центру. Еще пара кварталов, и среди безликих, одетых в разные варианты темного сукна советских прохожих все чаще и чаще начали попадаться настоящие «леди и джентльмены». Мужчины под зонтиками, в изящных пальто, идиотских канареечных ботинках, дамы в шляпках и шубках из хороших мехов, с огромными лакироваными сумками в руках.
Преобразились и магазины. На многочисленных рекламных плакатах — неожиданный блеск импортного лоска и НЭПовской роскоши. Но витрины уже оскудели, хотя в кондитерской лавке все еще выставлены красиво выложенные мармеладом портреты вождей. В галантерее — Маркс и Энгельс в окружении изящных дамских комбинаций, похоже, модницы еще не осознали, что следующий шанс купить красивое белье представится только когда они станут бабушками. В светящемся окне огромного, занимающего целый квартал торгового центра[260] — рисунок ромашки, в центре которой лицо девочки с большими черными глазами, по кругу идиотская реклама — «Есть дороже, но нет лучше пудры киска-лемерсье».
Неожиданно Александра толкнула меня под локоть и показала на короткий рядок торговок всякими мелочами, спасающихся от мороси под козырьком ТЦ:
— Смотри, смотри! Сам стоит!
— Кто, где?! — я с трудом оторвался от калейдоскопа рекламы.
— Да Солодовников же, младший! Вон, справа, в высоком картузе!
Пролетка уже миновала удобное для обзора место, но я успел разглядеть сгорбленного мужчину, чей возраст и вообще внешний вид не давали определить запущенные до кудлатости усы и борода. Однако род занятий не вызывал сомнений — он продавал с рук какие-то коробочки, крема или духи, точнее не разобрать.
— Чем же он знаменит?!
— Ты что, правда не знаешь?! — вскинула брови вверх Саша. — Сын бывшего владельца вот этого самого пассажа. Только представь, его отец по завещанию оставил городу двадцать миллионов рублей. Это еще перед войной!