– У меня характер странный, – жаловался Володя скворцу. – Русский-то он русский, но чего-то истинно русского ему вроде недостает. И главное, чую, не воспитать мне в себе это недостающее! Вот бы кого рядом для восполнения качеств поставить. Понимаешь ли ты меня, душа моя?
Скворец соскакивал на пол, шаркал лапкой, густо встряхивал крыльями.
– В общем, второй Володя мне нужен. Аlter ego. Ну, ты в латыни слабак… Словом сказать, нужен мне близнец духовный. Похожий на меня, но не я!
По временам, говоря со скворцом, Человеев, неукротимо любивший женщин, останавливался и задумывался. Нет, он не переставал обожать прекрасные, недостающие до создания идеального тела половинки! Но когда в бокалах страсти оседала ночная муть, вдруг наплывало на него чувство восторга и осязание какой-то сверхлюбви: то ли к нереально возвышенным женщинам, то ли – вообще без них…
– Ух, – говорил, возобновляя ходьбу, растревоженный мыслями повеса, – ух, Святик! Как бы это так сделать, чтобы любовь была не по расчету – чего в Москве теперь хоть отбавляй – и не так чтоб беспорядочно свободная. А была бы, как это?.. Истинной, святой и в то же время кипучей. Дико плотской, но и безумно духовной. Вот любишь ты бабу, одновременно любишь Космос и вечную жизнь, и в те же секунды стараешься доставить бабе неслыханное наслаждение. Словом, как говорили древние, – nuda veritas!
– Ой, да ну, да ну, да ну… – вдруг поволокло скворца в цыганщину.
– Нет, не так. Ты не понимаешь. И то и другое!
– Крутой лямур-р, гр-руповуха…
– Но тут я с тобой, Святик, не согласен! Едкую нежность цинизма – обожаю. Но, Святик, не настолько же!
– Я не Свят-тик, я майна. Майна, майна, кор-рм!
– Ты спой лучше. Или дразнилку скажи.
– Пут-тину слава. Пор-рох – дур-рак! Веч-чер. Засада. Дым и тр-рупак.
– Брось эти лозунги! Кто тебе только их в голову вбил? Креативщики, что ли? Лучше спой стихом. Как я тебя учил… Ну, не хочешь, я сам спою.
Человеев зашагал по галерее стремительней. Тело его наполнилось сотнями неболезненных иголок, и он, подобно скучающей без полетов птице, едва не взлетал над землей. То глядя на собственные, и до́ма не снимаемые штиблеты, то любуясь синью застекленного портика, замурлыкал он под нос любимое: «Каждая задрипанная лошадь головой кивает мне навстречу, для зверей приятель я хороший, каждый стих мой душу зверя ле…»
Звон разбитого стекла прервал песенку Человеева.
– Опять эти придурки! Ну, я им…