Имперские вольности представлялись теперь Человееву по-иному.
То виделись они ему сахарной горой, которую обтекает молочная река, а в реке – кораблик, и на парусе задиристый профиль императора Павла. То, мнилось, хранятся вольности в подземелье, в огромном сейфе, под семью замками. Иногда вольности, без всяких причин, представлялись сброшенным сарафаном и женской пробежкой нагишом по краю теплого моря…
Совсем по-иному представлялись имперские вольности условно-виртуальному человеевскому приятелю Ивану Тревогину.
Тревога наблюдал вольности только в земле Офир! Иногда – в Голкондском царстве. Гористые эти земли были расположены частью в Российской империи, частью на острове Борнео, а частью незнамо где.
Виделась Тревоге возня павлинов и пав, слышались радостные крики скворцов-хитрецов. Рисовались цари, бьющие поклоны перед подданными, и подданные, одетые на лейденский университетский манер, да к тому ж выученные алгебре и философским наукам.
Подданные двигались угловато, руками-ногами сучили дергано, как те набитые древесным опилом, умышленно состаренные и оттого приязненные еще не умершему тревогинскому сердцу «чердачные» куклы.
– А цари ничего себе, справные. Особенно этот, в бараньей шапке. Ну, который «государь над казаками», – добавлял за Ваньку чутко вслушивавшийся в чужие мысли повеса с льняными волосами.
Чем больше Володя читал документов, тем сильней хотелось ему поговорить с Тревогой, минуя трактаты и следственные дела, просто так, по-приятельски. Общение затруднялось тем, что условный человеевский собеседник был лишен объема и веса. И хотя Дзета приволокла из РГАДА еще и перекопированный тревогинский автопортрет, Володе страшно хотелось скульптурного вида и телесного наполнения!
«Не верю я этому автопортрету. Ванька был выдумщик и себя, без сомнения, приукрасил. Хотя полностью переменить облик на листе, разумеется, не мог. Вот и вышел автопортрет с чудинкой: несоразмерно большая голова, взбитый по-моцартовски парик. От неумения рисовать – слишком маленький левый глаз, руки коротковаты, плечи по-детски узкие. И ноги Ванька упрятал. А вот пуговицы – те прямо в глаза лезут!»
Пуговицы, это Володя знал точно, говорят о человеке куда больше, чем глаза!
– Большие пуговицы – большие амбиции. Мелкие пуговицы – и потребности души мелкие, – распределял носителей пуговиц Человеев.
Пуговицы тревогинские были огромны!..
Сонными вечерами Володя выскакивал на лестничную клетку и, таясь от жителей Дзетиного подъезда, рисовал цветными мелками на стене профиль уроженца Изюмской провинции, а позже питерского издателя и прожектера Ивана Тревоги. Только вот профиль тревогинский всегда выходил похожим на профиль Зиновия Богдана Хмельницкого: нос острился, кончик его чуть загибался, отрастали усы, губы делались уже, строже!