Адски худой, с втянутыми внутрь щеками, с безгубым, но и каким-то саблезубым ртом, в румынских постолах, в бриджах, в немецкой, сдвинутой на один глаз пилотке, он, треща костьми, поднимался из подпола, из глубин нашего мшистого и сырого полуэтажа, отряхивал с голой спины и с плеч дохлых мышей, высохших жуков-скакунов, выдергивал из бездонных карманов зубило с молотком и отвратно скреготал:
– Обточи мне р-резец! Обточи, обточи р-резец и клы-ык!..
Ну а серую, войлочную, великолепной выделки шляпу, с надписью на атласной подкладке «Мiсто Хуст», отец вывез из Прикарпатья в Новороссию как единственный свой трофей. Шляпа пятнадцать лет была как новая. Я выпросил ее у отца и ходил в ней до самого окончания музыкального училища…
Утро похоже на светло-серую хустовскую шляпу.
Ленты тумана схожи с пальцами рук.
Этих лент, этих пальцев, мелькающих вблизи гор, много. Теперь ясно, почему туман называют скопищем душ. Рядом – ни кладбищ, ни расстрельных ям. Но жадные, испорченные живой булькающей кровью летучие души лижут и лижут бока гор, чтобы успеть насладиться до восхода хоть чем-то, хоть сладко-соленым каменным маслом!
И мама, и отец понимают: это именно горы, именно сами Карпаты – таинственные, непонятные – выпускают на рассвете сонмища душ из своих пещер, ничуть не препятствуя, чтобы те, уцепившись за шмайссеры лесных бандитов, за полы их прорезиновых плащей, добрались до Дрогобыча, до улицы Самборской, напали на спящих людей!..
Германские духи украинских Карпат – в пилотках немецкой полевой жандармерии, в жабьих мотоциклетных очках и в американских френчах – будут сниться отцу и матери до конца жизни. Из Западной Украины родители уедут на поезде. Поезд остановят. Часть людей из их вагона выведут в лес и там расстреляют. А они останутся живы, потому что едут без билетов, на третьих полках. В глубине одной из них кое-как устроились мама с годовалой сестрой, на противоположной полке – отец с чемоданами, забитыми книгами, игрушками и посудой.
У тех, кто всего на две минуты запрыгнет в вагон, просто не будет времени задрать головы вверх.
Наверное, поэтому, добираясь в 70-е, на третьей полке, из Москвы в Новороссию, я буду эту дорогу через Стрый и Станислав часто вспоминать, хотя никогда о ней впрямую и не думал, но чувствовал: она всегда существовала и существует в глубине сокровенного текста, который давно, еще до моего рождения был для меня вчерне набросан и теперь с неотступной силой понуждает строчить и строчить карандашом по бумаге, бить и бить с остервенением по клавишам тупого компа!