Владимир Александрович милостиво пригласил Клепша разделить с ними их далеко не скромную трапезу – великий князь знал его с тех времен, когда старший братец был еще цесаревичем.
– Граф, – обратился полковник к Волкенштейну. – Курьер только что доставил пакет с почтой, в которой содержатся важные сведения, касающиеся Его Высочества. По сведениям нашего военного атташе в Париже майора Сильвиньи, нигилисты намерены произвести взрыв во французском посольстве в Петербурге во время официального приема, устраиваемого герцогом Монтебелло для русского императора, и уничтожить его вместе с семьей и великими князьями.
– И директор полиции смеет утверждать, что никаких заговоров нет, а мне ничего не угрожает! – загрохотал Владимир Александрович. – Скажите мне, граф, что сделал бы начальник австрийской полиции, если бы русский царь известил его о заговоре против вашего императора!
– У нас был бы страшный переполох и беспорядок, я так думаю, – сказал Волкенштейн.
– А у нас даже беспорядка нет. Наоборот, тишина и спокойствие. Полиция бездействует, а обратись я к начальнику царской охраны – так он меня просто высмеет!
– Генерал Черевин – удивительно неприятный субъект, – согласился Волкенштейн, который прекрасно знал генерала – квартира его находилась на первом этаже в том же доме, что и австрийское посольство. – Однако его сын значительно нам неприятнее. Третьего дня, когда Ваше Высочество приезжало к нам, на крыльце посольства лежали неопознанные экскременты, и кто-то рукою этого самого сына генерала Черевина написал на стене грифелем: «От лиги чешско-сербских патриотов».
– Генерал Черевин со своим сыном-корнетом очень недружелюбны по отношению к Австрии, – поддержал посла полковник Клепш. – Я заметил, что он никогда не пьет у себя в квартире, а только по ресторанам и в Яхт-клубе, – дома он только спит, – но он специально выставляет пустые бутылки на подоконник. Чтобы портить внешний вид нашего посольства.
* * *
Бутылки в черевинском окне раздражали не только австрийцев. О них любили посудачить посетители варгунинского трактира по соседству, они обсуждались в салоне графини Клейнмихель, и даже Петр Емельянович Владимиров, вышедший с супругой прогуляться перед сном после плотного рождественского обеда, не смог обойти их вниманием.
– Зря ты сомневаешься, Гапушка, – говорил кухмистер жене. – Мне так кажется, что господин Владимиров со своим начальником не простые какие агенты полицейские, а в самой царской охране служат. Больно уж они нахальные, да промеж собою как равные говорят, хотя один в шубе, а другой в пальтецо. А чин царской охраны, Гапушка, куда важнее врача или инженера. Вот взгляни на окна генерала Черевина. Кто еще решился бы в доме австрийского посольства подоконники пустыми бутылками заставить? А этому хоть бы хны. Другого в участок бы сволокли, а тут какой уж участок! Сам кого хочешь в Сибирь отправит. Я вот слыхал, что Черевин одного жида-адвоката на три месяца в Сибирь заслал как политически неблагонадежного, чтобы тот на процессе какой-то его просительницы речь супротив нее произнести не смог. Или, скажем, с варгунинским младшим сынком история. Уж кого только не подмазывал папаша, когда его оглобля в присутствии жребий вытянула. Ничего не помогало. За пять тысяч пытался его в учителя сельские пристроить, семь предлагал, чтобы в ветеринары записали. Уже все, в Туркестанский округ назначили – а Черевин взял, да отменил. Теперь в гвардии служит.