Обрадин укоризненно покачал перед глазами Генри волосатым указательным пальцем:
– Мне сегодня не нравятся твои речи. Что-то случилось?
– Ничего, ничего не случилось.
– Мне очень жаль тебя, Генри. Что значит для тебя слава? Ты не получаешь от нее никакой радости! Ты прячешься от нее, потому что ты – хороший человек. Ты всегда плохо о себе отзываешься. Зачем ты это делаешь?
– Потому что это правда, Обрадин. Я – плохой, совершенно никчемный человек, поверь мне.
Обрадин прищурил глаза:
– Знаешь, евреи говорят, что из мыслей возникают слова, а из слов – поступки. Я знаю плохих людей, плохие люди есть и среди моих родственников, я спал и ел с ними. Ты не похож ни на одного из них, ты хороший человек, и именно поэтому мы все тебя любим.
– Вы меня любите, потому что я жертвую в общинную кассу.
Генри затянулся смолистым душистым дымом самокрутки и закашлялся, по-птичьи поджав ногу.
– Крепкий табачок. Знаешь, что говорят по этому поводу японцы, Обрадин?
– Какая разница, что говорят японцы?
– Они говорят, что быть любимым – тяжкая судьба.
– Возможно, и так, Генри. Но откуда об этом знают японцы? – Обрадин сплюнул на каменный пол. – Писатели – непростые люди, Генри. Я знаю, это судьба. Я не могу писать, моя Хельга не может, и мы благодарны за это Богу. Должно быть, писательство – это наказание.
– О, к тебе кто-то пожаловал, – сказал Генри и указал на заклеенное окно, за которым вырисовывались два человеческих силуэта. – Я вижу покупателей.
Обрадин мельком посмотрел на окно.
– Туристы, – с отвращением процедил он.
– Ты уверен?
– Кто еще будет так внимательно разглядывать эти картинки, как ты думаешь?
– Только туристы.
– Вот именно. Между прочим, они приезжают сюда из-за тебя, так что берегись.
Обрадин нетерпеливо встал к прилавку, положив сигарету на окровавленную разделочную доску. Звякнул дверной колокольчик. В лавку вошли две краснощекие, конусообразные дамы. Остановившись у прилавка, они принялись без всякого интереса разглядывать рыбу. Нет, они пришли сюда не за рыбой. Было видно, что сигаретный дым действует им на нервы. Женщина постарше подняла глаза на Обрадина и прикрыла веки, слегка дрожа ресницами, как делают по непонятной причине одни только англосаксонские дамы.
– Do you speak English?
Обрадин отрицательно покачал головой. Обе женщины были обуты в одинаковые белые кроссовки, а за их спинами висели одинаковые рюкзаки из гортэкса. Они вообще были похожи – коротко остриженные волосы, тонкие губы, розоватая кожа. Женщины зашушукались, при этом у старшей под подбородком покачивалась отвислая дряблая кожа. Генри откашлялся: