— Виталий Леонидович Измайлов.
— Дмитрий Сергеевич Кошерин… Простите, а вашего сына случайно зовут не Илья?
Измайлов испуганно уставился на Кошерина.
— Вы что, экстрасенс?
— В некотором роде, в некотором роде. Ваш сын вундеркинд, пишет симфонии, а вы… Тут Кошерин чуть не сказал, зарабатываете на нем деньги…
— Очень интересно! Вы любитель серьезной музыки и ходите в филармонию. Теперь понятно. Такое бывает.
— Что бывает?
— Преследование, маньячные наклонности. Но я знаю, как с такими поступать. Опыт есть.
— Вы шутите? Я про вашего сына много читал. И не более того. А ни на одном концерте не был.
Кошерин хотел прибавить детское, «честное слово», но вовремя прикусил язык.
— Читали? Интересно где? О сыне пишут редко, разве когда нужно что-нибудь перченое. У нас, знаете, публика дура, а про прессу и говорить не хочется. В серьезной музыке никто не разбирается, и если пишут, то такое…
Измайлов сухо рассмеялся. Кошерин почему-то посмотрел на его руки. Наверное, у него и кожа на руках сухая. Так и слышалось ее шуршание.
— Мой сын лечил вашего сына, — неожиданно сказал Кошерин.
— Виктор Дмитриевич! — воскликнул Измайлов. — Вы отец Виктора Дмитриевича?
Что произошло с человеком. Голос стал слащаво-вежливым, Измайлов вдруг начал сморкаться в платок не первой свежести, размахивать руками да так, что едва не сбил тарелку с огромным шницелем, который только что поставил на стол официант.
Шницель был покрыт желтовато-коричневой корочкой и пузырился изнутри жаром. Он был таким аппетитным, что Кошерин уже пожалел, что затеял такой длинный разговор.
Кошерин развернул салфетку, взял нож, вилку и отрезал большой кусок. Пар выбросился наружу, а верхний слой корки отстал от дымящегося плоского куска мяса.
Кошерин, зажмурив глаза, отослал кусок горяче-сочного шницеля в рот. Заметил, с какой жадностью смотрел на него Измайлов.
— Вкусно, — сказал Кошерин, проглотив первую порцию. — Давно такого не ел. В дни моей молодости выбора практически не было, но некоторые блюда громоздились на небосклоне, как альпийские вершины. Среди них был шницель. Им матушка накормила меня в столовой актеров напротив оперного театра.
— Там была столовая? Что-то не припомню.
— Была, и я там ел шницель. Впервые в жизни! А еще на Крещатике был гастроном автоматов газводы. Там же продавались пирожки с ливером. Это такая штуковина с тонкой прожаристой оболочкой, туго нашпигованной вкуснейшим ливером. Стакан холоднющей сильно газированной воды с сиропом и пирожок с мясом — и жизнь сразу становилась сказкой. И все это удовольствие стоило 44 копейки.