А затем нанес удар по древку.
Но Гнарк уже отступил назад и, развернув копье, направил тупой конец в грудь дворфа. Сила удара остановила воина-дворфа и даже отбросила на целый шаг назад.
Орк зашел слева, ловко орудуя копьем и нанося удары то одним, то другим концом. Завершив серию выпадов, он отскочил в сторону, занося оружие для решающего удара.
— За Тингвингей! — воскликнул он на дворфийском, желая, чтобы враг знал это имя, чтобы оно было последним, что он услышит!
Дворф повалился наземь, и копье пронеслось мимо.
С удивительной ловкостью для закованного в сталь коротышки, дворф подскочил на ноги. В тот миг, когда шип его шлема оказался возле копья, берсерк повернул голову, парируя удар Гнарка.
Дворф продолжил движение, удерживая копье шипом. Он отпрыгнул назад и низко склонился, прижав древко к земле. Невероятно, но он поворачивал копье вспять!
Открыв рот от удивления, Гнарк все же пытался нанести удар во время разворота, надеясь пронзить маленького негодяя.
Но тот только этого и ждал. Стоило орку начать атаковать, берсерк вцепился в древко копья.
— За погибшего друга я вырву твои глаза, — прохрипел он, и Гнарк, несмотря на скромные познания в дворфийском, понял каждое слово.
Дворф был слишком близко для атаки копьем, и его хватка оказалась на удивление сильной. Гнарку никак не удавалось высвободить оружие.
Поэтому орк решил удивить противника. Он сжал покрытую броней ладонь в кулак и, ухмыльнувшись, изо всех сил ударил противника в лицо. Такой удар мог свалить наземь почти любого орка или дворфа.
Я не могу не задаться вопросом, хотя и в более широком смысле: что теперь? Стоила ли победа заплаченной за нее цены? Достиг ли чего-то Обальд ценой гибели сотен, возможно тысяч своих воинов? Получит ли он что-нибудь долговечное? Принесла ли героическая оборона утеса что-то стоящее армии Бренора? Разве не могли они уйти в туннели Мифрил Халла, которые куда легче защищать?
Сто лет спустя, когда на поле брани останутся только кости и камни, будет ли кто помнить о том, что здесь случилось? Любопытно, что же питает пламя жаждущих битвы сердец столь многие разумные расы? Глядя на последствия бойни, что произошла на этом склоне, я словно гляжу в пустоту. Я представляю крики боли. Мысленно слышу в голове крики умирающих воинов, знающих, что пришел их последний миг и потому зовущих своих близких. Вижу рушащуюся башню и моего друга, стоящего на ее вершине. Конечно, обломки оружия, кости, прочие останки едва ли стоят мига сражения. Но есть ли что-то неосязаемое, что-то способное оправдать кровопролитие? Или возможно во всех нас заложено нечто — и этого я боюсь — что снова и снова подталкивает нас к войне?